Зачем всё это, если я, добрый дядечка, просто достану её для тебя из будущего? Согласился бы ты?
— Гм… Одну картину?
— Хотя бы.
— Иногда хотелось бы. Хэбруд порой как завалит работой…
— А в принципе?
Я задумался. В его вопросе был подвох, и подвох хорошо мне понятный. За эти дни я многому чему у него поднабрался… Да, он действительно в этом здорово походил на великого Хэбри — тот тоже старается ничего не говорить прямо, но подводит всякий раз к тому, чтобы я догадался сам…
Я решил сыграть в непонятки:
— Ну, если это обычная халтура… картинка для отдела новостей…
— Уходишь от ответа. Не халтура.
— Тогда… одна голова хорошо, а две лучше. Стать соавтором самому себе, почему бы и нет? Внести кое-какие дополнения, может быть…
— Но эта картина не нуждается в твоих теперешних дополнениях. Она, для тебя нынешнего — шедевр, ещё не достигнутая вершина. Вершина, которую ты можешь достигнуть, но пока не достиг.
— И? И что?
— Вот подумай. И ты поймёшь, быть может, почему тебе так не хочется встречаться с самим собой теперешним.
И он, закусив перо, углубился в бумаги. Вот незадача! Я ведь пришёл к нему совсем для иного разговора… Ну ладно.
— Написание картины… если это действительно должна быть картина, а не подмалёвок… требует усилий? Так?
— Определённо, — согласился он, не поднимая головы.
— Требует знаний, требует умственного труда, требует воображения…
— Так.
— На неё тратится время.
— Естественно.
— Жизнь…
— Жизнь.
— А если я, не прожив эту жизнь, ничему не научившись, не пройдя этой дороги, вдруг получу результат… Может быть и неплохой результат. А дальше…
— Дальше, дальше! Что дальше?
— Дальше… тупик? Ведь теперь я не смогу сделать лучше.
— Во-от! — воткнул он перо в чернильницу. — Именно тупик. Творчество живёт и возрастает непрерывным совершенствованием. И пройти эту дорогу за тебя не сумеет никто. Вернее, отныне это будет не твоя дорога. Работая, ты одновременно многое постигаешь, ты совершенствуешь свои приёмы, подновляешь мастерство, совершенствуешься сам.
— Посему… шёл бы этот добрый дядечка?
— Однозначно. Он предлагает лёгкий путь, не ведущий к главному — к твоему совершенствованию. К халтуре, но не более того. Многих мне… да и тебе наверняка… доводилось видеть мастеров, что повесили себе на грудь табличку: "Известный… или более того — Великий Мастер", а сами, утвердившись в обществе в этом звании, не создают ничего нового. И наоборот. С достигнутого уровня можно идти только вверх. Это как взбираться по глинистому склону. Остановился на миг — и тут же поехал вниз…
Ну да, халтура, это было мне знакомо. Как делился со мною опытом один халтурщик: "Рисовать море легко. Размажешь, там, зелёного, синего… А главное, слюней, слюней побольше!.."
Наверное, Леонтий всё-таки был прав. Но червячок сомнения продолжал копаться во мне.
— А как же вдохновение? Озарение? Гениальность? Тоже "пришёл добрый дядечка"?
— Не-а… К гениальным "дядечки" не ходят.
Он издевается? Но я не таков, чтобы меня так просто можно припереть к стене. Я понимал, что прав-то, разумеется, он. Но мне было интересно, к чему он приведёт разговор.
Поэтому я просто промолчал.
Замолчал и он, и снова потянулся к перу.
— А как же? — не выдержал я.
— Ждёшь, чтобы "добрым дядечкой" для тебя сейчас оказался я? — откликнулся он.
Вот негодяй!
— Конечно, я понимаю, что ты явился с этой картой вовсе не для того, чтобы разгадывать мои шарады, — наставительно продолжал он. — У тебя другое дело… я даже могу понять, какое именно… это ещё успеется. Засиделись мы в гостях, так?.. Отвлекись-ка пока от этой мысли. Тем более, что, возможно, твой верный ответ подвигнет нас на верную дорогу.
— А ты сам-то знаешь этот ответ?
— Знаю. Или мне кажется, что знаю. Но мне хотелось бы, чтобы и ты добавил сюда толику своего мнения… Ведь ты явился в этот мир, возжелав вдохновения? Что же оно есть, это самое вдохновение?
Мне очень, чрезвычайно очень хотелось напомнить ему, что по этой проблеме написаны сотни книг, и что никто, и что никогда ещё никто не пришёл к её разгадке…
— Хорошо, отвлечёмся, — как ни в чём ни бывало сказал он. — Поговорим о чём-нибудь другом… Да, говорят, Дар мучил тебя не только расспросами об экономике?
2
И это было верно. Дар привёл меня в один из храмов, где требовалось восстановить, вернее — создать заново несколько витражей. Я до этого никогда витражами не занимался, да и не предполагал заниматься. Дар познакомил меня с мастером, мастером этим оказалась, к моему удивлению, женщина — высокая, худая, с короткой стрижкой и орлиным, цепким взглядом. Её звали Симона. Она объяснила мне, что эскизов требуется не так много, около десяти. Эскизы можно сделать и не цветными, "хотя, конечно же, сэр Тинчес, цветА будем подбирать совместно, у нас достаточно широкая палитра стёкол".
— Не желает ли мастер ознакомиться с сохранившимися фрагментами старых витражей?
Я, разумеется, был совсем не против, и мы полезли на леса.
Изображать святых и подвижников мне тоже пока не приходилось. Я вооружился блокнотом, достал огрызок карандаша (очень неудобно!) и принялся за наброски. Она терпеливо стояла рядом, наблюдая за моей работой. Потом сказала:
— Можно взглянуть?
Да пожалуйста.
Она прошлась беглым взглядам по моим наброскам. Потом, не спрашивая, начала листать блокнот, её глаза останавливались то на одном, то на другом рисунке. Закрыв блокнот, она сказала:
— Требуется не просто изображать фигуры. Человек приходит в храм. Храм — это место беседы с Богом. Для того, чтобы разговаривать с Богом, мало обладать одним рассудком. Вам необходимо создавать настроение. Вы это умеете. Вот, возьмите. Это небольшой подарок от меня.
Я как раз в это время отвлёкся… (Бог бы с ним, с блокнотом, если интересно — пусть смотрит)… меня заинтересовала занимательная игра линий. Они не просто существовали, они вели за собой, текли как ручеёк, как мысль от одного изображения к другому.
— Спасибо, — рассеянно сказал я. У меня в голове начинали роиться замыслы. — И что это за подарок?..
— Волшебная палочка, — впервые улыбнулась Симона.
И вместе с блокнотом протянула мне… новый карандаш.
— Да, кстати, — прервал меня Леонтий. — Ты не одолжишь мне его? Я хотел бы записать твой рассказ. Гусиным пером не очень ловко…
— Пожалуйста.
Я был не против, пусть пишет. А он тут же взял несколько чистых листов и принялся усеивать их какими-то закорючками.
— Это называется стенография… ну, проще говоря, скоропись. Говори, говори…
— Прошло дня два… Меня не торопили. Изредка я заходил в храм, где на полу, на деревянных брусьях
