Три периода бодрствования и сна прошли без происшествий.
Во время четвертого периода бодрствования (на середине пути? в последней его четверти? путники не знали, знали только, что еще не настолько устали, чтобы остановиться) что-то резко толкнуло дрезину снизу, она качнулась, и под действием силы тяжести тела пассажиров немедленно накренились вправо, в то время как рельсы постепенно поворачивали влево.
Впереди брезжил какой-то свет, зарево, такое слабое и чужое, что поначалу оно показалось совершенно новой стихией — ни землей, ни воздухом, ни водой, ни огнем. Оно было бесцветным, и различить его удавалось лишь благодаря тому факту, что стрелок с мальчиком вновь обрели руки и лица вне пределов, измеряемых прикосновением. Глаза путников уже успели сделаться столь чувствительными к свету, что заметили зарево за пять с лишним миль до того, как дрезина приблизилась к нему.
— Вот и все, — напряженно проговорил мальчик. — Вот и все.
— Нет. — Стрелок говорил со странной убежденностью. — Нет.
И действительно. Они достигли света, но не дня.
Приближаясь к источнику свечения, они впервые увидели, что каменная стена слева от них отступила, и к их рельсам присоединились другие, пересекавшиеся сложной паутиной. Свет уложил их полированными векторами. Кое-где, словно застрявшие в подземном Саргассовом море призрачные галеоны, стояли товарные и пассажирские вагоны. К путям была приспособлена платформа. Это зрелище заставило стрелка занервничать.
Свет разгорался, причиняя глазам легкую боль, но достаточно медленно для того, чтобы позволить путникам приспособиться. Стрелок с мальчиком выбирались из тьмы на свет, как пловцы, медленно поднимающиеся из морской пучины.
На них надвигался огромный, простирающийся в темноту ангар, прорезанный, наверное, двумя дюжинами выстроившихся в ряд проемов, за которыми виднелись желтые квадраты света — по мере приближения дрезины эти проемы выросли от размера игрушечных окошек до высоты в двадцать футов. Через один из центральных въездов дрезина проследовала внутрь. Вверху — как полагал стрелок, на разных языках — непонятные значки складывались в какие-то письмена. Роланд с изумлением обнаружил, что последнюю надпись может прочесть — то был древний корень Высокого Слога. Надпись гласила:
ДЕСЯТЫЙ ПУТЬ. К ПОВЕРХНОСТИ. ЗАПАДНОЕ НАПРАВЛЕНИЕ.Внутри свет был ярче; рельсы там сходились и сливались воедино благодаря рядам переключателей. Здесь еще работали немногочисленные семафоры, вспыхивали вечные красные, зеленые и янтарные огни.
Дрезина катила меж поднимающихся каменных простенков, которые тысячи проследовавших мимо вагонов покрыли черной запекшейся коркой, пока не оказалась на своего рода центральной сортировочной станции. Стрелок позволил тележке медленно прокатиться своим ходом до остановки, и они с мальчиком огляделись.
— Похоже на метро, — сказал мальчик.
— Метро?
— Неважно.
Мальчик вскарабкался наверх, на твердый бетон. Они оглядели немые заброшенные киоски, где некогда торговали книгами и газетами; древнюю обувную лавчонку, оружейный магазинчик (внезапно охваченный волнением стрелок увидел револьверы и винтовки; более близкий осмотр показал, что их стволы давно заряжены свинцом; он, однако, выбрал лук, который закинул за спину, и колчан с плохо сбалансированными и практически бесполезными стрелами); магазин дамского платья. Где-то конвертер вновь и вновь перемешивал воздух, как делал тысячи лет — впрочем, возможно, осталось ему недолго. Где-то в середине цикла он издавал скрежет, служивший напоминанием о том, что вечное движение, даже в строго контролируемых условиях, все равно остается мечтой идиота. Воздух отдавал разогретым металлом. Шаги отзывались унылым эхом.
Мальчик вскрикнул:
— Эй! Эй…
Стрелок развернулся и пошел к нему. Джейк прирос к месту у книжного ларька. Внутри, в дальнем углу, распростерлась мумия. На мумии была синяя форма с золотым кантом — с виду форма проводника. На коленях лежала древняя, превосходно сохранившаяся газета, которая рассыпалась в пыль, когда Роланд попытался в нее заглянуть. Лицо мумии походило на старое сморщенное яблоко. Стрелок осторожно дотронулся до щеки. Поднялось маленькое облачко пыли, и вот уже они смотрели сквозь щеку мумии в рот. Там подмаргивал золотой зуб.
— Газ, — пробормотал стрелок. — Было дело, умели получать газ с таким вот действием.
— Чтоб воевать, — угрюмо сказал мальчик.
— Да.
Там были и другие мумии, не очень много, но были, все — в синей с золотом декоративной форме. Стрелку подумалось, что, когда применили газ, здесь не было ни прибывающего, ни убывающего транспорта. Возможно, в некие смутные дни станция была военным объектом, целью нападения какой-то давно канувшей в небытие армии.
Мысль подействовала на него угнетающе.
— Лучше двинем-ка дальше, — сказал он и опять пошел в сторону Десятого пути и дрезины. Но мальчик непокорно отстал.
— Не пойду.
Стрелок удивленно обернулся.
Лицо мальчика было искажено и дрожало.
— Вам не получить то, чего вы хотите, пока я не умру. Я буду рисковать сам, один.
Стрелок уклончиво кивнул, испытывая ненависть к себе.
— Ладно. — Он развернулся, прошел через платформу к каменному простенку и легко спрыгнул вниз, на дрезину.
— Вы сторговались! — пронзительно крикнул мальчик ему вслед. — Я знаю!
Не отвечая, стрелок осторожно пристроил лук перед поднимавшимся из пола дрезины Т-образным столбиком, от греха подальше.
Мальчик сжал кулаки. Черты его лица были искажены мукой.
«Как легко ты взял мальца на испуг, — сухо сказал себе стрелок. — Чутье снова и снова выводило его к этой точке, а ты снова и снова увлекал его дальше, будто на веревочке — в конце концов, у него нет друзей, кроме тебя».
В голову Роланду пришла неожиданная, простая мысль (почти видение): от него требуется только одно — бросить старое, все переиграть, взять мальчика с собой и сделать его центром новой силы. Не обязательно так унизительно рыть носом землю, чтобы добраться до Башни. Пусть это случится спустя годы, когда мальчик подрастет и оба они смогут отбросить человека в черном в сторону, будто дешевую заводную игрушку.
«А как же, — цинично подумал Роланд. — А как же».
Внезапно похолодев, он понял, что пойти на попятный означало для них обоих гибель — гибель или нечто худшее: погребение с живыми мертвецами за спиной. Медленную утрату всех способностей. При том, что отцовские револьверы, возможно, намного переживут их обоих, сохраняемые в отвратительном величии как тотемы, подобно памятной ему бензоколонке.
