Когда Руставели включил рацию и она ответила ему лишь треском атмосферных помех, он почувствовал поднимающиеся откуда-то снизу волны паники.
Все. Судя по всему, рация повредилась при аварии. Никакого ответного сигнала он не получит. И не сможет послать сигнал вызова. На «Циолковском» даже не будут знать, что они с Брюсовым попали в переделку. Не будут знать до тех пор, пока «Странник» не промолчит, когда его вызовут в эфире согласно временному расписанию… И что они станут делать тогда? Даже если Толмасову удастся определить местонахождение минервохода, ему потребуется несколько дней форсированного марша по тундре, чтобы добраться сюда. А Брюсов может не дотянуть и до вечера.
Мысль о том, что надо позабыть о собственных страхах и срочно оказать помощь раненому, подействовала на Руставели отрезвляюще. Грузин окинул взглядом опрокинувшийся минервоход. Поставить его на колеса в одиночку, конечно же, нечего и пытаться: слишком тяжел. Задача номер один — попробовать связаться с «Циолковским», и как можно скорее. Так что же там с рацией? Он снова включил ее. Ничего, кроме треска. Но если она трещит и попискивает, значит, не совсем еще вышла из строя. И тут Руставели осенило.
— Антенна! — вскричал биолог и метнулся к передней части машины. Антенна целиком зарылась в снег. «Дай Бог, не сломалась», — подумал он, нащупал в снегу упругий металлический прут и, стиснув зубы, с трудом согнул его так, чтобы один конец антенны смотрел вверх. Длина ее получилась вдвое меньше нужной. Ничего другого не оставалось, как обходиться тем, что есть. Вернувшись к рации, Руставели включил ее и поднес к губам микрофон.
— «Странник» вызывает «Циолковского»… «Странник» вызывает «Циолковского»… «Странник» вызывает «Циолковского». Вы слышите меня, «Циолковский»? У нас авария. Слышите меня?
— Шота! Что случилось? — Голос Кати звучал так глухо, будто они переговаривались, стоя у водопада, но сейчас он показался Руставели самым сладостным звуком, который ему когда-либо приходилось слышать.
— Катя! — сказал он, дивясь неожиданно охватившему его спокойствию. — У нас авария. Проклятая колымага перевернулась. Брюсов ранен.
— Ранен? Насколько серьезно? — Даже сквозь звуковые помехи Руставели услышал появившиеся в Катином голосе профессиональные нотки доктора Захаровой.
— Еще не знаю. Он потерял сознание — ударился головой. Минут пятнадцать назад, или чуть больше. Я решил пока не двигать его с места.
— Правильно. Сделаешь это только в случае крайней необходимости.
— Понял. Наверное, и с тем, чтобы раздевать его на предмет поиска переломов, спешить пока не стоит. Может, у вас там и Гавана, а у нас здесь — почти Чукотка.
— Руставели, — вклинился в разговор Толмасов, — дайте мне ваши точные координаты.
Немало потрудившись над тем, чтобы считать показания с перевернутого вверх ногами гирокомпаса, биолог ответил:
— Расстояние от корабля 112, 7 километра, азимут 63 градуса.
На некоторое время в наушниках воцарилось молчание; Руставели живо представил себе, как Толмасов проводит линию по карте.
— Близ Каньона Йотун, — сказал наконец полковник.
— Да, Сергей Константинович. Выходит, что мы с Брюсовым сейчас ближе к американцам, чем к вам. Нас разделяет единственное крошечное препятствие — этот чертов овражек.
— Не время шутить, Шота Михайлович. Скажите лучше, вы сможете поставить машину на колеса?
— Один не справлюсь. Может быть, если Брюсов придет в себя… — Будто услышав слова биолога, Брюсов шевельнулся и застонал. — Погодите секунду, — бросил Руставели и, подскочив к раненому, наклонился над ним. — Валерий! Вы в порядке? Вы меня узнаете?
— Голова… — пробормотал Брюсов, с видимым усилием приподнимая левую руку, скорее всего, для того, чтобы ощупать голову. Рука бессильно упала, и раненый снова застонал, на этот раз громче. Его залитое кровью лицо посерело от боли. Катя и Толмасов криком в динамике пытались привлечь внимание Руставели, но он сидел рядом с Брюсовым, пока лингвист снова не закрыл глаза. Хотя сознание, похоже, не потерял. Биолог с облегчением заметил, что его товарищ не утратил способности двигать ногами и правой рукой, хотя и вскрикивал, когда пытался шевельнуть левой. Грузин сообщил об этом на «Циолковский».
— Значит, ни позвоночник, ни шея не сломаны, — констатировала Катя.
— Да, — согласился Руставели, — я тоже так думаю. Больше всего меня беспокоит его левая рука и… Похоже, он не соображает, где находится и что делает. Головой долбанулся крепко.
— Как думаете, Брюсов продержится, пока мы с доктором Захаровой доберемся до места? — спросил Толмасов официальным тоном.
— Я не знаю, товарищ полковник, — так же официально ответил Руставели. — А разве у него есть выбор?
— Об этом я как раз и хочу с вами поговорить. — Биологу показалось, что он уловил в голосе командира нечто похожее на отвращение. «Что бы тот сейчас ни собирался сказать, никакого удовольствия это ему не принесет. Наверняка», — подумал Руставели. — Шота Михайлович, вы, очевидно, пошутили, когда напомнили, что американцам до вас рукой подать, а мы ой как далеко… А ведь вы правы. Дело в том, что у них есть легкий летательный аппарат. Возможно, если я попрошу, они согласятся пересечь ущелье и помочь Валере. Если я попрошу. Вы хотите, чтобы я это сделал?
Руставели догадался, что полковник ждал от него заверений вроде: «нет, это совершенно ни к чему; сами как-нибудь продержимся». После последнего, щедро сдобренного взаимными обвинениями во лжи, жесткого разговора с Брэггом Толмасова наверняка воротило от одной мысли о том, что придется обращаться к янки за помощью. С другой стороны, полковник не мог допустить гибели члена экипажа, если имелся хоть один шанс спасти его. Помимо чисто нравственной стороны дела, смерть русского на Минерве могла аукнуться невосполнимым уроном советской программе космических исследований, как с практической, так и с идеологической точек зрения.
Итак, теперь все зависит от того, насколько серьезно ранен Брюсов. «Если дело „ограничилось“ сотрясением мозга и переломом кисти, — размышлял Руставели, — у меня достаточно навыков, чтобы оказать Валере первую медицинскую помощь. А вдруг поврежден какой-нибудь жизненно важный орган, к примеру, разорвана селезенка, тогда…»
— Лучше бы вам связаться с «Афиной», — решительно сказал Руставели.
Помолчав, Толмасов с шумом вздохнул и буркнул:
— Проклятье… Хорошо, я свяжусь с Брэггом.
— Вы подумайте, Сергей Константинович, — быстро заговорил биолог, чувствуя, как низко пал он за считанные секунды в глазах командира. — Без разницы, прилетит ли врач с «Афины», чтобы осмотреть Брюсова, или нет, на кого в итоге падет вина, если Валера, тьфу-тьфу, умрет? Ясное дело, что не на нас, а на американцев. А вот если мы их не вызовем…
