— Симонид, — сорвались вдруг слова с его губ, — отец рассказывал мне о друге, который у него был когда-то, — о друге по имени Мала. Знал ли ты об этом друге отца и о постигшей его судьбе?
По лицу старика пробежала тень тревоги, но тревога тут же сменилась печалью. Он глубоко заглянул в глаза юноши, так невинно, но так неотрывно смотревшие на него. О да, да, он знал о Малагоне и о той горькой истории, что стала причиной его гибели. Но старик не сомневался: что бы об этом ни рассказал сыну султан, сокровенной правды он Деа не поведал.
Симонид глубоко вдохнул. Прошло очень много лет с тех пор, как он был принят в Школу Имамов. Учась в Каль-Тероне, он делал удивительные успехи и оправдал все ожидания, возложенные на него в юности. Долгое время он исполнял то, что считал своим долгом, даже тогда, когда сомнения терзали его сердце. И вот теперь Симонида снова мучили сомнения, но он понимал, что сегодня нельзя отступить. Его долг — вернее говоря, его задача сейчас состояла в том, чтобы говорить с принцем о бессмертных понятиях, об истинах, изложенных в Книге Пророка. Но юноша почти не слушал его — точно так же, как давным-давно почти не слушал своего учителя его отец. Старик нахмурился. Если он хотел, пока был жив, сделать доброе дело, не должен ли был он позаботиться о том, чтобы Бесспорный Наследник со временем превзошел своего отца? Пожалуй, стоило дать юноше несколько уроков, не прописанных в священных книгах.
За завесой листвы снова заверещали Таргоны. Симонид с опаской оглянулся по сторонам, наклонился к Деа и дрожащим голосом проговорил:
— Хочешь ли ты, Деа, послушать историю о твоем отце... о твоем отце, когда он был молод?
Принц, широко раскрыв глаза, кивнул. Потом Симонид говорил тихо, почти шепотом. Таргоны, до которых доносилось только приглушенное бормотание, решили, что урок священного писания возобновился.
— Деа, твой отец — сильный, могущественный человек в расцвете своих лет. Способен ли ты представить его юношей твоего возраста — нет, даже младше тебя? Да, трудно даже помыслить о том, что твой отец был так юн, верно? Однако время производит с людьми удивительные превращения — намного более удивительные, нежели те, про которые говорится в древних сказаниях. Когда-то и твой наставник — тот дряхлый старик, которого ты сейчас видишь перед собой, — был гибким, стройным и безбородым юношей, жадно всматривавшимся в жизнь, простиравшуюся перед ним. А внушающий благоговейный страх своим подданным нынешний правитель этой страны тогда был худощавым мальчиком в белой рубахе, и этот мальчик весело бегал по этим благоухающим зарослям.
С какой любовью я вспоминаю его, тогдашнего: его шея была длинной и гибкой, как стебелек, его голос — высоким и звонким. Он был ясноглазым, восторженным и бесконечно любопытным. Теперь мне кажется, что он был даже чересчур любопытным. Порой мне хотелось протянуть руку и удержать его, не дать ему заглянуть в такие бездны, куда не положено заглядывать столь юному созданию.
Увы мне! Зачем я раздувал это жаркое пламя, когда разумнее было бы загасить его! Но я прожил слишком долго без пищи для разума. Твой дед не отличался пытливостью ума и был равнодушен ко всем проявлениям моей науки. А в твоем отце, напротив, я обнаружил именно такого ученика, о каком страждет сердце наставника. Мною овладела алчность человека, готового передать свои познания тому, кто жаждет их впитать. Кроме того, мною руководило и честолюбие — я мечтал продвинуться на ступень вверх в то время, когда твой отец занял бы престол. Я отдавал ему все, что имел, воодушевлял его в его опасных начинаниях.
Он страстно тянулся к знаниям — вскоре я понял, насколько страстно. Когда твой отец был еще совсем юным, к его опочивальне каждую ночь прилетал соловей и усаживался на ветке под окном. Когда бы я ни заглянул в опочивальню поутру — соловей всегда был на своем посту и заливался трелями, которые наполняли радостью мое сердце. Но однажды утром соловей исчез, исчез и твой отец. Из сада доносился встревоженный голос Ламми. Нянька в страхе окликала пропавшего принца. Случилось так, что разыскал его я. Он притаился здесь, в этих самых зарослях, и сидел на короточках возле трупика птицы. Рядом с ним сидел его друг, юный господин Малагон — спутник всех мальчишеских забав твоего отца.
О, как жестока и зла была забава этих мальчиков! Они ощипали соловья, а потом острой палочкой проткнули ему горлышко. Когда я застал их на месте преступления, они увлеченно разглядывали глотку несчастной мертвой птички. Я пришел в ужас и был готов выругать их. По крайней мере я мог строго отчитать господина Малагона, решив, что это он подбил юного принца на такую жестокую забаву. Разве он мог забыть о том, что умерщвление созданий верховного бога Орока — тягчайший, смертный грех? Но когда твой отец взглянул на меня, я увидел, что в его глазах нет и тени стыда за содеянное. В глазах его было лишь изумление, вызванное тайнами природы. О, как хорошо я помню те слова, которые он затем произнес срывающимся мальчишеским дискантом: «Добрый учитель Симонид, ну пожалуйста... Я только хотел узнать, откуда берется его песня!»
С этого дня твой отец посвятил себя изучению природы. Очарованный ее загадками, он пытался постичь тайну жизни, он пробовал прочесть послания, заключенные в биении сердца, в сотрясении недр земли, а затем — в движениях луны и звезд. Он вглядывался в небо через подзорную трубу, часами просиживал над картами, возился с внутренностями убитых им животных. Для твоего отца окружающий мир был набором вопросов, на которые он страстно желал найти ответы, и притом как можно скорее. Во всех этих начинаниях его верным соратником был господин Малагон, которого тогда все называли просто Мала, а я надзирал за их занятиями.
Эти годы вспоминаются мне как блаженная идиллия. Какой счастливой троицей были мы тогда, в те дни, пока принц, мой юный подопечный, еще был свободен от мантии владычества, которая затем легла на его плечи! Если бы эти дни могли продлиться, то... скажу тебе без ложной лести и подобострастия — твой отец мог бы стать одним из лучших ученых Унанга своего времени. Увы... Первой помехой на его пути стал долг перед государством, а потом — что было намного страшнее — те страсти, которые отвратили его сердце сначала от любви к господину Малагону, а потом... и от любви ко всему человечеству!
В начале своего шестнадцатого солнцеворота твой отец был объявлен Бесспорным Наследником. Как и тебе, Деа, ему вскоре предстояло вступить в брак, и твой дед избрал для своего первенца восхитительную юную красавицу, принцессу по имени Изадона. Принцесса — твоя мать, Деа, — была уроженкой страны Ланья-Кор, одного из царств Амалии. Но она много лет жила в Каль-Тероне, где ее отец, брат ланьярского короля, служил посланником при дворе Унанга. По старинному обычаю, как всех незамужних девиц, твою мать до свадьбы содержали в затворе, но слухи о ее красоте все же распространялись по стране. Когда по городу пронеслась весть о грядущем бракосочетании принца, была великая радость, ибо кто мог стать лучшей невестой для будущего султана, как не благородная дщерь Ланья-Кор?
