— Ну, исповедь, молитва и причастие тоже неплохую защиту от любой порчи дает, — поспешил загладить неприятное впечатление Андрей, но все же не утерпел и добавил: — И баня до полуночи.
— Все то, что чары колдовские для державы моей ослабить способно, то делай, — твердо ответил Иоанн. — На сей крест я согласен, и коли что для сего надобно — проси. Мою же душу не трожь.
— Пушек надобно хотя бы сотню, по три бочки пороха на каждую и по полста зарядов жребия и ядер чугунных, стрельцов сотен сорок и детей боярских вдвое больше.
— Это чтобы порчу снять? — даже рассмеялся Иоанн. — Хитер ты, Андрей Васильевич, хитер. Половину ополчения моего увести вознамерился!
— А чем людям ратным в Полоцке, Соколе, Велиже или Острове османского пса останавливать, коли там ни людей, ни пушек нету?!
— Ни у кого нет! — отрезал царь. — В Копорье заместо двух сотен всего полтораста человек сидит, во Гдове вместо двухсот всего сотня, да казаки служивые, в Соколе полста вместо сотни, во Пскове, что самой большой опасности ныне подвержен, всего шесть сотен стрельцов собрать удалось да две сотни детей боярских. Нету у меня людей лишних, Андрей Васильевич, нету просто их в листах разрядных! Да и те, что есть, не все по росписи в места сбора приходят, не во всех землях нужное число ратников собирается. В монастырь Соловецкий вместо полусотни стрельцов пришлось всего осьмнадцать отправить. Осьмнадцать! Каждый сосчитан, по именам. А с ними наказ собирать из местных людей и старцев покрепче охотников в дозоры на стены ходить. Старцы там ныне службу ратную несут, Андрей Васильевич, старцы! Нет людей ныне, нету вовсе! Мор и недород половину рати сожрали, многие тысячи самых опытных — вспомни! — в Москве семь лет тому в пожаре угорели, да немало храбрецов на поле Молодинском полегло. За разгром османов цену немалую люди православные заплатили, раны еще не заросли. Да еще этот мор проклятый, да еще недород, — уже в который раз повторился Иоанн.
— Батория словами о недороде не отогнать. Он ведь сему известию токмо обрадуется.
— Ты же бился на поле Молодинском, княже, — прищурился Иоанн.
— Бился, государь…
Позади послышались шаги. Андрей оглянулся: это входили думные бояре в бобровых и горлатных шапках, каждая ценою в лошадь, и тяжелых московских шубах, стоимостью в табун. Впрочем, апрель не лето, в дворцовых залах до жары еще далеко. Так что пока в них было не столько тяжело, сколько тепло и удобно.
— Ныне мы новые засеки за Осколом строим, смердов туда переселяем, подъемные даем. Земли теплые и плодородные, заморозков не знают. Житница там наша будет, княже, житница всей земли русской. Кабы земли сии раньше лет на десять у османов отвоевали, может статься, последнего недорода и не заметили бы мы вовсе. Прокормили бы тамошние пашни всех, кому ныне Бог испытания послал. Коли сейчас, сегодня, пашни сии новые не защитить, стопчут их татары снова, опять Дикое поле пустынное в тех местах раскинется. Там, Андрей Васильевич, там будущая сила русская копится, там она зарождается. На просторах плодородных, бескрайних, непаханых. Сколь смердов, от шляхты и османов бегущих, туда не переселяем, ан все едино как капля в море.[23] Однако ни крепостей, ни рубежей оборонительных там еще нет, и токмо дети боярские крестьянам порука, что ребятишки ихние в полон угнаны не будут, а самих их тати татарские не вырежут. Оттуда боярские сотни убирать нельзя. Иначе кровь, на поле Молодинском пролитая, напрасной окажется.
— Истину глаголешь, государь, истину, — с готовностью согласились бояре, что один за другим подтягивались из трапезной.
— Второй бедой ты верно османского пса назвал, коего султан Мурад в Польшу наместником посадил, — продолжил Иоанн. — Но с ляхами и свенами споры ратные токмо в Ливонии идут. Князь Илья Юрьевич туда по весне отправится. Ляхов за гнусности их безмерные покарать. И князь Палецкий с ним же, шестьдесят сотен детей боярских поведет. Бесчестного кровопролития псу османскому и Магнусу-предателю я не прощу. Засим нет у меня в росписи более свободных сил.
— Ведомо мне, — сухо ответил Зверев, — что следующим летом Баторий намерен силами в пятьдесят тысяч воинов напасть на Полоцк, чтобы отбить его обратно в польские владения.
— Чушь какая! — хмыкнул кто-то из бояр. — Откель у ляхов сила-то такая взяться может?!
— Да и чего делать им возле Полоцка-то? — поддержали его другие длиннобородые «мудрецы», одобрительно стуча посохами. — Спор-то за Ливонию ныне. В Ливонии они пакостили, в Ливонии и воевать будем.
— Ведомо мне, — повторил Андрей, глядя Иоанну в глаза, — будет их не менее пятидесяти тысяч, и придут они под Полоцк.
— Чушь это! Быть такого не может! — опять заголосили бояре. — Обезумел ты, Андрей Васильевич!
Однако государь от слов князя Сакульского призадумался. Повел головой:
— Ну-ка, княже, помоги мне на место должное подняться.
Государь чуть приподнялся, Зверев подхватил его под локоть, помогая подняться к трону, усадил на престол.
— Благодарствую, Андрей Васильевич, — поблагодарил через стиснутые зубы, словно простонал, Иоанн. — Однако же нет у меня ни стрельцов, ни детей боярских, дабы надежды твои успокоить. Пушек сколько-то соберу, так и быть. И порох с ядрами найдется. Они ведь мору не поддаются, голода не боятся. Есть еще в пушкарских дворах крепкие стволы. Татар еще могу прислать поволжских. Пожалуй, что даже пятнадцать тысяч в роспись включить велю. На большее не надейся. Сам слышишь, не верит никто в такое чудо, чтобы османский пес силы столь великие собрать смог[24] и мимо Ливонии в иные земли пошел. Как бы напрасно служивый люд долгие дни у Полоцка не потратил.
— Благодарю, государь, — поклонился Андрей, отступил, но повернуться к дверям не успел.
— Стой! — повысил голос царь.
— Да? — поднял на него глаза князь Сакульский.
— Ты помнишь о том, главном поручении, которое я тебе давал? — с нажимом спросил Иоанн.
— Да, государь, помню. Приложу все силы для его исполнения.
— Хорошо, ступай, Андрей Васильевич… Нет, стой… Хитер ты, знаю, княже. Не раз сие доказывал. Скажи-ка мне, а ты бы как от ляхов бесчисленных оборонялся, коли ни стрельцов бы не имел, ни детей боярских, а токмо сотни легкие татарские?
— Я? — Андрей пожал плечами. — Бандиты они все, хоть и шляхта. На войну за грабежом только и ходят. Стало быть, первое, что сделать надобно, — это добычи их лишить. Людей увести и все ценности забрать или попрятать, какие только в хозяйствах есть. Как от татарских набегов испокон веков оберегались? Хлеб по осени сразу прятали, ничего на зиму не оставляли, да схроны готовили. Как опасность возникала — все ценное забирали да сами скрывались. Только то оставляли, что басурмане и сами не брали, ибо стоит дешево, а тащить тяжело, от и ляхов так же без добычи оставить нужно.
