Воеводой Полоцка сидел бывший опричник князь Петр Волынский из рода Гедеминовичей, далекий потомок героя Куликовской битвы Боброка Волынского. Грузный и вялый, с купеческой лопатообразной рыжей бородой, он принял Андрея в жарко натопленной горнице, все стены которой были завешаны коврами и цветастой кошмой, с богато накрытым всякими яствами столом — причем московского посланника за него не пригласил.
Звереву он как-то сразу не понравился и, не разводя долгих бесед, Андрей протянул воеводе царскую грамоту. Князь Волынский свиток развернул, неспешно прощупал глазами, крякнул, поднял черные зрачки на гостя:
— Никак, князь Андрей Васильевич? Тот, что у Молодей стрельцами и пушкарями командовал? Рад видеть, княже, рад. Брат мой двоюродный, Михаил, голову там, сказывают, сложил, наряд твой в сече прикрывая. Баклажкой его други звали, не слыхал?
— Дети боярские меня в те дни много раз от смерти в последний момент спасали, — перекрестился Андрей. — Прости, лично с ним так и не увиделся.
— В сече все равны, — кивнул воевода. — Иной раз и князь собой ради холопа жертвует или заради обидчика былого на пики кидается. А по большей части и не ведает никто, за кого свой живот кладет и кто спасителем оказывается. Что же ты стоишь, княже? Садись, попотчуйся, чем Бог послал. Помянем давай брата моего, слугу верного царского. Садись. Вино у меня фряжское, доброе. Не то что кислятина немецкая. Брат такое любил.
Воевода переставил с другого края стола серебряный кубок, наполнил из кувшина до краев, налил себе. Князья молча выпили, вспоминая друзей и родичей, сложивших головы в ратных походах. Андрей выдернул столовый нож, наколол себе ломоть буженины, отправил в рот. Зачерпнул сочной квашеной капусты с брусникой и яблоками.
— Замаялся, поди, с дороги? На почтовых лететь, знаю, зело как тяжко. Оставайся у меня на постой, отдохни.
— Благодарствую, княже, — кивнул Зверев, — но не для того я на перекладных мчался, чтобы теперь время терять. Государь отчета ждет быстрого.
— Сказывай, в порядке все в нашем порубежье, — лениво предложил воевода. — Чай, не дети тут службу несут.
— Стены, я видел, местами просели у тебя, воевода, на иных башнях шатров супротив дождя нету, северный мост через ров не поднимается.
— Про то ведаю, княже, — согласился князь Волынский. — Однако же, сам ведаешь, недородом нас Господь уж который год карает. Людишек больно мало служилых у меня под рукой. И казна пуста вовсе. Тягло тянуть некому, податей не собрать…
— Тебя спасет сие оправдание, Петр Иванович, когда ляхи на эти стены кривые полезут али по мосту неподъемному в город ворвутся?
— Откуда здесь ляхи, Андрей Васильевич? — отмахнулся воевода. — Поляки, почитай, третий десяток лет с нашими витязями в Ливонии режутся. Здесь же с того самого часа, как государь Полоцк от схизматиков освободил, ни единого кнехта чужого не видели. Не станут ляхи здесь воевать, княже. Не здесь ныне их интересы. Там они, далеко, у берегов морских.
— То, что я командую нарядом и знаком с огненным зельем — это все, что ты обо мне слышал? — Андрей невозмутимо наколол на нож еще кусочек мяса.
— Нет, не только… — По лицу воеводы наконец-то мелькнула тень тревоги.
— Это случится следующим летом, — как можно спокойнее сообщил ученик чародея. — К этому времени тебе нужно подготовить крепость к осаде, вывезти из города все, что только в нем есть ценного, убрать куда подальше женщин и детей, предупредить окрестных крестьян, чтобы уходили в схроны или на восток. Следует позаботиться о том, чтобы даже при самом удачном для османского пса стечении обстоятельств он не получил от своего успеха никакого прибытка.
— Неужели одолеют схизматики? — насторожился князь Волынский.
— У меня плохое предчувствие… Особенно при виде кривых стен и застрявших мостов, — аккуратно подобрав слова, ответил Андрей.
— Не в стенах крепость городов, а в отваге, что бьется в сердцах русских воинов, — зевнул воевода. — И конечно же эту отвагу неплохо подкрепить припасом огненного зелья, двумя десятками пушек и хотя бы пятью сотнями стрельцов вдобавок к сотне моих. Дети боярские отважны, но они куда более привычны к бою в открытом поле, нежели на стенах. К тому же их под моею рукой всего три сотни.
— Я передам твою просьбу государю, — согласно кивнул Зверев.
— И коли все, что ценность имеет, ты мне, княже, советуешь отсель увезти, — задумчиво добавил воевода, — то казну городскую ныне оберегать я не стану и на работы необходимые потрачу. Но и ты, Андрей Васильевич, не обессудь. Коли спрос с меня случится, куда серебро казенное ушло, на тебя ссылаться стану.
— Ссылайся, княже, ссылайся. Но токмо слов моих не забудь. Немощных и малых, а также барахло, что хоть какую-то ценность представляет, из города убери и крестьян окрестных о том же еще с осени упреди. Чтобы от войны прятаться готовились.
— Нечто так уверен ты в этом, Андрей Васильевич? — покачал головой князь Волынский. — Коли ошибешься, как бы головой за такие советы не поплатиться…
— Нам ли с тобой смерти бояться, княже? — ответил размякшему, как амеба, воеводе Зверев. — Нечто ты плечом к плечу с побратимами с рогатиной на свенские полки тараном не мчался, нечто с вертлявыми басурманами один супротив пяти не рубился? Нечто дозором малым в неведомую степь не уходил? При боярском звании нашем за живот свой опасаться не с руки. Пусть смерды боятся. А мы сами кого хочешь испугаем.
— Хорошо сказал, Андрей Васильевич, — согласился князь Волынский, снова наполняя кубки. — Коли со страхом жить — проще сразу в черные сотни податься. Нам же честь родовая завсегда дороже!
От приглашения заночевать в доме воеводы князь Сакульский в итоге отказаться не смог — посидели они с князем хорошо. Однако на рассвете, обтершись для бодрости снегом, Андрей снова поднялся в седло и помчался от города к городу, от крепости к крепости. Сокол, Езерище, Усвят, Велиж, Заволочье, Себеж, Опочье… Раз за разом он въезжал в темные от времени ворота, осматривал стены, после чего ругал, грозил, пугал воевод, пытаясь заставить их привести укрепления в порядок. Десятки лет спокойной жизни оказались просто убийственны для быстро гниющей сырой древесины, которая везде и всюду шла на строительство крепостей. Да и для ратных людей долгий мир казался уже почти что вечным. Всем им на войну нужно было ехать — за много верст, на долгие недели пути. Домашний же покой стал привычным и убаюкивающим.
И каждую ночь, ближе к полуночи, ученик чародея призывал себе в помощь богиню Сречу и открывал зеркало Велеса, заглядывая в будущее. И каждый раз видел одно и то же: кровь, огонь и смерть. Но донести ясность своих видений до местных воевод зачастую был совершенно не в силах. О своей способности к колдовству князь Сакульский открыто говорить не мог, обычные же слова о близости врага на жителей, родившихся и выросших в этой близости, причем вполне безопасной, никакого впечатления не производили.
