– Я поняла, ваша светлость, – сказала Генриетта.
– Вот как? – Граф улыбнулся и, посмотрев по сторонам, шагнул ближе. – Это значит, ты мне уступишь?
– Да, ваше сиятельство, жизнь детей для меня дороже, – ледяным тоном произнесла Генриетта, глядя мимо де Кримона.
– Тогда… прямо сейчас? Здесь есть чулан… – Граф взял Генриетту за локоть.
– Нет, ваше сиятельство, теперь я должна пойти к Детям.
– Но когда же? Когда?
– Вечером, но с одним условием…
– Каким еще условием? Ты не можешь ставить мне условия!
– Это несложное условие.
– Говори.
– Вы должны принести мне пучок лозы.
– Пучок лозы? Где я ее возьму?
– Она растет вдоль дороги в ста шагах от ворот.
– Ну хорошо, – пожал плечами де Кримон. Он не понимал, к чему условности, если эта простолюдинка уже сдалась. – Я пошлю кого-нибудь…
– Нет, – возразила Генриетта. – Лоза должна быть срезана лично вами.
– И тогда ты будешь нежна со своим повелителем?
Глаза графа маслянисто заблестели.
– Конечно, ваше сиятельства, я буду с вами нежна. Но сначала – лоза!
– Вот выдумщица… Выдумщица. Ладно, иду за лозой, но чтобы после четвертого караула ждала меня.
– Да, ваше сиятельство, я буду в коридоре возле лестницы, – покорно согласилась Генриетта. – Но лоза нужна мне теперь же и из ваших рук.
– Будет тебе лоза, иду прямо сейчас!
И де Кримон, как молодой, сбежал по ступеням и зашагал к воротам, предвкушая вечернее блаженство.
Генриетта, погруженная в свои мысли, поднялась к себе.
Спустя час, когда она с вязаньем сидела у окна, в коридоре послышались торопливые шаги и звон шпор. Генриетта выскочила в коридор и увидела де Кримона.
– Держи свою лозу, курочка. – Одной рукой граф подал пучок тонких хворостинок, а другой схватил Генриетту за ягодицу.
– Вечером, вечером, ваше сиятельство, – сказал она и уверенно отстранила его.
Вернувшись в комнату, Генриетта притворила дверь и, осмотрев лозу, принялась ее разбирать. Срезы были неровные, неуверенные, эти тростинки граф резал сам.
Рассортировав их по толщине, Генриетта помыла руки, тщательно вытерла их чистым полотенцем и принялась за работу.
Пыльцы привычно сгибали лозу, а губы шептали скороговоркой:
– Плетись лоза, заплетай ноги подлеца… Плетись лоза, закрывай ему глаза…
Хворостинка за хворостинкой, слово за слово, получалась корзинка и сплетался заговор.
– Мама, ты чего тут делаешь?
Генриетта даже не заметила, как в комнату вошла Ева.
– Плетись, лоза, заплетай ноги подлеца… Плетись лоза, закрывай ему глаза…
Так и не дождавшись ответа, удивленная Ева вышла из комнаты и вернулась к игрушкам, что принадлежали многим поколениям маленьких герцогов.
Когда стало смеркаться, из конюшни вернулся Хуберт и принес с собой тяжелую буковую палку. Ничего не сказав матери, он спрятал ее в своей комнате, преисполненный решимости применить палку против тех, кто вздумает обидеть сестру или мать.
Закончив плести корзинку, Генриетта завязала ее в узелок из белой ткани и убрал до вечера в угол.
В ожидании долгожданной встречи де Кримон был неспокоен. Он не находил себе места даже в кабинете герцога, и в конце концов его светлость заметил это:
– Да что с вами, граф, вы как будто несвежего съели? Уж не заболели ли?
– Нет, ваша светлость, просто лихорадит немного – сейчас же осень, слякоть и все такое.
– Да где же вы слякоть-то нашли? – проскрипела из угла графиня Роллен, мать герцога, строгая сухощавая старуха.
– Должно быть, ветром прохватило, когда на стене был, – адресуя ей поклон, ответил граф.
– Врет он все, Бриан, – не сдавалась старуха. – Просто он влюблен!
– Влюблен? – поразился молодой герцог и, смерив де Кримона критическим взглядом, опрометчиво заметил: – Да куда ж ему влюбляться, матушка, он же седой старик!
«Я тебе это припомню…» – мысленно пригрозил герцогу де Кримон, однако снова поклонился, показывая, что согласен с ним.
– У нас здесь и женщин-то нет, кроме, может быть, прислуги…
– Он влюбился в эту – Фрай! Он постоянно вьется возле ее юбки! – проскрипела осведомленная старуха. – Когда ни выгляну в окно, он возле нее стоит и даже пристает.
Герцог засмеялся:
– Ладно, граф, идите отдыхать, сегодня вы мне не нужны.
– Благодарю, ваша светлость, сейчас же выпью горячего вина с медом и лягу, а к утру буду совсем здоров.
Покинув флигель герцога, де Кримон выскочил на воздух и рванул ворот мундира – давно он не испытывал такого унижения. Да, ему нравится эта простушка, да, она ему снилась, но и в свои шестьдесят он имеет право прислушиваться к собственным чувствам, пламенеть в порыве страсти, трепетать! А эта старуха…
Граф зло покосился на окна флигеля и прошептал:
– Старая карга…
Что ж, месть за обиду – дело весьма возможное, вряд ли хваленый наемник привезет Золотую Латку, а потому совсем скоро, может быть, уже в течение этого года Бриана Туггорта постигнет какое-нибудь несчастье. А в отсутствие герцога солдаты будут преданы ему – графу де Кримону.
«Старуху сразу в ров…» – решил граф.
Темнело быстро, на стенах появились факелы – вот-вот должна была произойти четвертая смена часовых, и для графа это было начало череды чудесных вечеров. Он уже решил, что для утех с простушкой прикажет обставить комнату на третьем этаже замка. А на сегодня сойдет и чулан.
Со стен донесся топот смены, граф глубоко вздохнул и, стараясь сдерживать себя, направился к освещенному факелами парадному крыльцу.
По обе стороны от входа замерли гвардейцы. Если бы они знали, что его сейчас ожидает, они бы обзавидовались. Что толку быть двадцатилетним, если не можешь позволить себе того, что по рангу только графу? Пусть голова его седа, пусть он прихрамывает на правую ногу и слегка горбится, но та власть, что в его руках, позволяет, не замечать своих недостатков.
«Я скажу ей – подойди и прими меня, моя козочка. Хотя нет, для козочки она слишком пышна. Пожалуй, я скажу – моя лошадка… Нет, лошадка, это как-то по гвардейски. Лучше эта, как же ее называют? Она еще ряженку дает…» – Граф задумался и едва не споткнулся.
«Может, спросить у часового? – подумал он, покосившись на очередной пост. – Нет, не стоит… Вспомнил – телофка! Это называется телофка! Или телушка? Или все же телофка?»
Оказавшись на лестнице, граф окончательно потерял терпение и побежал, перескакивая через три ступени. Вот и последний пролет, де Кримон поднял глаза и увидел Генриетту. Она стояла в одной рубашке, с распущенными волосами, а горевшие на стене позади нее факелы просвечивали тонкие покровы, демонстрируя графу тело желанной простушки.
