– Телофка моя! – проблеял он и, протянув руки, помчался по лестнице еще быстрее.
Генриетта пошевелилась, развязала узелок и, достав маленькую корзиночку, бросила ее в сторону. Корзинка подпрыгнула, покатилась к стене, а ноги де Кримона внезапно заплелись, так что он едва не упал на ступени. Однако едва он выпрямился, корзинка подкатилась к стене и, ударившись, отскочила обратно. В то же мгновение де Кримон качнулся назад и с криками «Держите меня!», полетел вниз по каменной лестнице.
Скатившись, он крепко ударился об пол и только тогда его ноги наконец расцепились.
– Карау-у-ул, ко мне! – закричал он, плюясь кровью.
Снизу загрохотали шаги, и на помощь графу прибежали трое офицеров.
– Что с вами, ваше сиятельство?
– Лекаря его сиятельству!
– Да постойте вы с лекарем!.. О-о, как мне больно! Осторожнее… Прежде всего схватите эту тварь и бросьте в подвал, туда, где скелеты! Немедленно!..
– Да, ваше сиятельство! Сию минуту!
Два лейтенанта, что подвешивали надо рвом Еву, поспешили исполнить приказание грозного начальника, однако, когда они поднялись по лестнице, рядом с Генриеттой уже стоял Хуберт.
– Уйди, сынок, – попросила она.
– Нет, мама, это ты уйди.
И Хуберт решительно отодвинул мать в сторону.
– У него дубина, – сказал один лейтенант другому.
– Тем хуже для него, – ответил второй, вынимая из ножен меч. – Оглушим этого болвана, а потом схватим ее…
– Ой, как мне больно! – вопил снизу де Кримон.
Офицеры поднялись на один с Хубертом уровень и стали наступать.
– Сдайся, дурак, и обойдешься без синяков, – предложил один лейтенант.
– Нет уж, Ларус, теперь я желаю позабавиться, – сказал второй и зло засмеялся.
– Оставьте и для меня немного! – крикнул снизу поднимавшийся по лестнице третий офицер.
– Тебе ничего не достанется, Буффон! – крикнул Парус, и они с напарником бросились на Хуберта.
Однако оглушить его мечами не удалось, буковая палка мелькнула как молния и – трах-бах, выбитые мечи разлетелись по сторонам. Еще удар – по голове Ларусу, его напарнику достался болезненный тычок в грудь, да такой сильный, что бедняга покатился по лестнице быстрее де Кримона.
Едва увернувшись от пронесшегося мимо товарища, Хуберта атаковал Буффон. Он решил наказать мальчика, однако его меч наткнулся на дубину, а в следующее мгновение Хуберт ударил офицера носком башмака в голень.
Ударил и отскочил, чтобы проверить эффект. Отец уверял, что через несколько мгновений противник падал от боли – так ли это?
Буффон выпучил глаза, затем со стоном схватился за ногу.
– Уо-и-и-и! Уо-и-и-и! – завыл он.
Бой был закончен. Де Кримона унесли первым, двое офицеров еще лежали без чувств и один корчился от боли. Командовать атаку было некому, и собравшиеся возле поста полтора десятка гвардейцев не знали, как им поступить. Наконец пришел сержант Ротрен, тот, что привозил семейство Фрая в замок.
– Ваша милость, разрешите их забрать? – спросил он, обращаясь к Хуберту.
– Конечно, – кивнул тот. – Забирайте.
Бесчувственных офицеров кое-как привели в сознание и, поддерживая под руки, стали спускать к выходу. Последнего – хромого Буффона – вел сержант.
Когда они наконец оказались на воздухе, Буффон поправил шлем, ощупал распухшую ногу и сказал:
– Жаль, что я не раскроил этому щенку голову…
– Нет, господин лейтенант, вы все правильно сделали.
– Почему?
– Потому что, когда вернется господин Фрай, он убьет всех, кто обижал его семью.
Буффон криво усмехнулся:
– Это что же – Ларус и Кеанон, что подвешивали надо рвом девчонку, уже списаны со счетов?
– Разумеется, господин лейтенант, при условии, что Фрай вернется.
– Ерунду говоришь, – отмахнулся Буффон. – Против двоих гвардейцев одному не устоять, к тому же и я вмешаюсь…
Сержант вздохнул, пряча ироническую улыбку.
– Господин лейтенант, сегодня вы попали только на львенка и едва унесли ноги, что будет, если вы попадете на самого льва?
Каспар открыл глаза и увидел сводчатый закопченный потолок, это место было ему незнакомо. Чуть повернув голову, он обнаружил узкое стрельчатое окно, откуда в комнату попадал свет, и сидевшего на стуле Лакоба – вооружившись иголкой с ниткой, он чинил прогоревшие штаны.
– Лакоб… – позвал Каспар. «Сержант» обернулся, и на его выбритом лице появилась улыбка.
– Очнулся, ваша милость!
Он подошел ближе и, положив на лоб Каспару ладонь, удовлетворенно кивнул.
– Вчера вечером, ваша милость, ты в такой горячке был, что я думал, до утра не доживешь. Но вот – обошлось.
– Мы сюда вчера приехали? – начал вспоминать Каспар.
– Да нет, ваша милость, сегодня четвертый день прохлаждаемся.
– Ух ты… – Каспар растерянно заморгал. – А я ничего не помню.
– А драку на постоялом дворе помните?!
– Драку помню и как этот… рукосуй штырем меня угостил – тоже помню.
– Штырь-то не простой был, а с ядом из прогорклого рыбьего жира.
– Разве такой бывает?
– Самый простой из жгучих ядов, – авторитетно подтвердил Лакоб.
– А потом чего было?
– Побили мы их, и бежать, тебя на телегу положили, в беспамятстве ты был и лицом черен. Я тебя перевязал, но толку было мало, кровь в ране пузырилась, сворачиваться никак не хотела. Вот только прошлую ночь яд из тебя дымом вышел.
– Как это – дымом?
– Обыкновенно, белый дым поднялся облаком да и развеялся.
– Что еще было по дороге?
– Чудища на нас напали жуткие. – Сообщая об этом, Лакоб перешел на шепот и выпучил глаза. – Лица печеные, рваные, ланзаппами себя называли.
– Чего хотели?
– Нашей погибели.
– И что – отбились?
– Какой там! – Лакоб вздохнул. – Если бы ты мечом их главного не срубил, там бы все остались.
– Я? Мечом? – поразился Каспар. – Но я ничего не помню. Ты же сказал, я лежал на телеге без памяти.
– Вот именно, – согласился Лакоб, медленно надевая заштопанные штаны. – Ты лежал безжизненный, почерневший и вдруг поднялся, выпростал из-под одеял свой меч и бросил его в мерзкого ланзаппа. Меч срубил мерзавцу голову, и обезумевший конь унес его прочь, без головы.
– А потом? – спросил удивленный Каспар, готовый к тому, что Лакоб рассмеется и скажет, что все выдумал.
– Остальные вороги количеством до полусотни сейчас же разбежались. Видать, вся их сила и храбрость на предводителе держалась.
– Ланзаппы… Меня об этом и трактирщик спрашивал. Говоришь, лица у них печеные были?
– Да, ваша милость, как будто жгли – да не дожгли, рубили – да не дорубили.
Каспар помолчал, осознавая услышанное. Четыре дня! Он провалялся здесь четыре дня!
