— Тише, — нежно произнесла я, и мои дети, привставшие и уже начинавшие менять форму для боя, опустились на свои прежние места. Рычание перешло в глухое ворчание.
Я улыбнулась гостю.
— Сестра, — механическим голосом произнесла кукла. Эту механичность едва можно различить — темб меняется, есть легкие дефекты в произношении, присутствует даже имитация эмоций. Но все же это подделка, хотя и весьма искусная. — Рад видеть тебя в добром здравии.
— Не лги мне, — продолжая улыбаться, ответила я. — Был бы ты рад, ты бы давно навестил меня, пока я томилась под Бэрверским холмом. И помог бы воскреснуть на пару столетий раньше.
— Сестра, я не знал…
— Не знал? Не хотел знать — в это я скорее поверю. Но довольно об этом. Для чего ты пришел?
Кукла повернула голову вправо. Влево. Два совершенно одинаковых, идеально выверенных движения.
— Нам нужно поговорить. Наедине.
Поднявшись с ложа, я спустилась вниз по ступеням. За это короткое время формы моего тела изменились, округлость линий пропала, черты лица стали другими, изменился пол, а тело обросло одеждой. Время страсти прошло, пришло время переговоров и взвешенных решений. Я стал мужчиной в темном камзоле и черных штанах, в походных сапогах, с длинным мечом на широком поясе. Паутина черных вен под белой, местами гниющей кожей. Почти полная копия Льюиса Телмарида в тот день, когда существование моей крошечной смертной частички закончилось, вернув мне мою настоящую жизнь и силу.
Я подошел к кукле и остановился в двух шагах от нее. Посмотрел ей в глаза, и марионетка Кукловода ответила мне бессмысленным застывшим взглядом. Мне не обязательно касаться куклы, чтобы уничтожить ее — я могу послать воздушный поцелуй или даже ограничится одним взглядом, от которого кукла сгниет в считанные секунды. Я могу легко уничтожить гостя, но знаю, что этот бой мне не выиграть — даже захоти я начать его. Кукловод — слабейший из нас, но все же и самый осторожный. Он живет во всех своих марионетках сразу, и одновременно — ни в одной из них. У него нет никакого центрального, основного воплощения — он знает, что таковое воплощение ему ничего не даст, не позволит побеждать, но лишь сделает более уязвимым, и поэтому не выражает себя в такой форме.
Наверное, если очень захотеть, вероятно, можно обнаружить его как Целое и уничтожить как Целое, но это непростая задача, ибо он всегда отлично умел прятаться.
В любом случае, воевать с ним причин у меня нет.
— Оставьте нас, — велел я придворным. И, обращаясь к хуриджарам:
— Оберегайте Морфъегульд, его земли, небеса и подземное пространство до тех пор, пока я не призову вас.
Мой голос прозвучал спокойно и сухо, в нем больше нет ни страсти, ни ласки. Бессмертные склонились и, приняв облик сгустков силы, вылетели из окон Зала Начал, а придворные, поклонившись, покинули зал через двери. Я неторопливо пересек пустой зал и остановился у окна. Внизу царит суета — демоны безостановочно продолжают возведение стен, зданий и башен…
— Лицемер приходил ко мне, — сообщил Кукловод, подойдя к окну и остановившись позади и справа от меня.
— Я знаю.
— У нас с ним возникло недопонимание.
— «Недопонимание»? Ну что ж, можно сказать и так. Но я бы сказал, что ты попытался солгать ему, а лгать Князю Лжи — не самая лучшая идея, как ни крути.
— Разве мы рождены Солнцем, чтобы чтить правду? — Возразил Кукловод. — Разве мы когда-либо обязались ничего друг от друга не скрывать? Признаю, у меня есть свои расчеты и представления о том, как следует действовать. Мой план совсем неплох, и уже приносит отличные результаты.
— Тогда зачем ты здесь? — Усмехнувшись, я искоса посмотрел на него и заметил, что внешний вид куклы сделался немного другим: черты лица стали тоньше, появилось больше мелких деталей в теле и одежде. Глаза двигались, когда он говорил со мной, а руки уже не шевелились синхронно. Он по-прежнему не казался живым существом, но уже был намного к нему ближе: это была имитация более высокого уровня, чем то, что он демонстрировал, когда появился в зале. Кукловод всегда усложнял марионеток, когда считал, что ему предстоит какое-то серьезное и сложное дело. Моя усмешка стала шире. Видимо, переговоры со мной относились к категории таких сложных и ответственных дел.
— Потому что, мой брат, я не стремлюсь к ссоре, — ответил Кукловод. — И еще менее я стремлюсь оказаться в числе тех, кто стоял в стороне, когда происходило возвращение к бытию нашего господина и отца. Ведь нельзя исключать и того, что вам повезет и вы все-таки добьетесь успеха — хотя я и не понимаю пока, каким образом это было бы возможно.
Продолжая улыбаться, я отвернулся и вновь посмотрел на город.
— Да, тем, кто решит остаться в стороне, есть чего опасаться, — сказал я, думая в этот момент не столько о собеседнике, столько о других наших братьях и сестрах, которых мы более не признавали своими родичами — о тех, кто, отказавшись от войны и мести, приняли условия Солнца и возлегли на Дне.
— Но более всего стоит опасаться тебе.
Я не ответил, лишь едва заметно кивнул. Я поднес кубок отцу, выдав отраву за анкавалэн; я был предателем, из-за которого победа, бывшая почти у нас в руках, обернулась поражением. По крайней мере, так ситуацию видели остальные. Братьям я мог бы сказать, что желал, чтобы вместо Светил Сальбравой правили Князья — это служило хоть каким-то оправданием. Но что мне сказать Властелину, если бы нам удалось вернуть его из небытия? По уму выходило, что я менее, чем кто-либо еще должен желать возвращения Горгелойга, ибо отец никогда не отличался мягким отношением к провинившимся. Отказаться от войны и мести, присоединиться к пакту, заключенному с Солнцем частью Темных Князей, возлечь на Дне… Это казалось разумным путем. Но мне этот путь не подходил — ни тогда, ни сейчас. Я участвовал в мятеже не для того, чтобы в итоге склониться перед другим тираном, вдобавок чуждым моей силе. Безумная мечта, которую я имел когда-то, стала неосуществимой, и не было больше смысла гнаться за пустым миражом; в этих условиях я был склонен попытаться исправить то, что разрушил — или хотя бы отомстить. Но уж точно не довольствоваться малым, навсегда принимая зависимое от Солнца и его Князей положение. Они желали бы, чтобы тьма целиком поработилась бы их власти, сделавшись всего лишь отсутствием света — но я не согласен: я желаю, чтобы тьма, как это было прежде, распространяла черное свечение, прогоняющее исходящий от Солнца свет. Отец, вернувшись, возможно, подвергнет меня невыносимым пыткам, но также возможно, что этого не случится: он зол, но не мелочен. Если я приложу все усилия к тому, чтобы помочь ему вернуться, возможно, мое древнее предательство будет забыто.
