Так и провели день: люди в крепости тряслись, а коротышки, оставив пяток караульных, занимались своими делами – ловили ящериц, словно трупоеды собирали на обсохшем берегу раковины беззубок и объедали с колючих кустов ягоды терновника.
– Как они могут? На них смотреть – оскомина замучает, – сказал Ромар, уходя со стены, откуда наблюдал за пришельцами.
На вторую ночь в селении спали разве что грудные дети. Большая часть дел была переделана, вот только мужики, кто поздоровее, за дровами пошли.
Но и остальные в постели не ложились. Какой сон, если все мысли там, где близкие тебе люди сшиблись с чужинцами и, может быть, в эту минуту решается – кто кого?
Матхи кружил вокруг столпа предков, завывал, старался помочь. Ромар сидел рядом с потемневшим лицом, шептал тайные слова, дул на восемь сторон света. Колдунов ни о чем не спрашивали, в такую минуту неловкий вопрос может все чары разрушить, вот и терпели, маялись неизвестностью.
А днем, в урочное время, ну, может на час позже, к городьбе подвалила орда. На рысях подошли, с визгом, и, кажется, изрядно удивились встретив заложенный вход и увидав над частоколом суровые лица лучников.
Народ в поселке ужаснулся. Сначала решили было, что не удалось Бойше достать диатритов, а то и попросту вся ушедшая рать побита и теперь птичий народец явился к осиротевшему селению сводить счеты. Потом Ромар объявил, что не те это карлики, что были вчера, а какой-то другой отряд. Кто подурнее – тот сразу успокоился, а остальным от такой новости еще гаже стало. Если диатриты вот так, по полутысячи всадников раз в пять дней подходить будут, то легче сразу умереть и не мучиться.
День оголодавшие карлики рыскали по округе, но осады с обложенного селения не снимали. Перед закатом, как и полагается, собрались, повопили, грозя защитникам копьями, и пропали за ближайшим холмом. Народ начал было привычно готовиться к ночным работам, но тут Матхи и Ромар объявили, что за ограду выходить нельзя. Никуда чужинцы не делись, скрылись из глаз и тут же остановили птиц и засели поблизости.
– Так ведь стемнеет скоро! – проскрежетал Парат, так и не нашедший себе покоя из-за того, что не смог до конца идти с войском. – Оружные люди в селе остались – выйти и перерезать поганцев!
– Верно! – поддержал воина Свиол. – Пусть люди готовятся, я их сам поведу!
Давно ждал Свиол этого часа. Всю жизнь он уступал, каждый раз оказывался обойденным. Мог вождем стать, а не стал, назвали люди вождем Бойшу, хоть тот и моложе на шесть лет. А Свиол – старейшина, но даже не старшина. У Барага семья – всего ничего, а он царит на Белоструйной разом и старейшина и старшина. Туран на юге владычит, а Свиолу и этого не досталось. Смешно сказать – из пяти старейшин – трое в большом поселке живут, а в верхнем селении – ни одного. Делами там заправляет Сават, мужик вовсе не старый. Между прочим, из его, Свиоловой семьи, а ходит в старшинах.
И тут опять встал поперек судьбы Ромар.
– Никто никуда не пойдет! – сказал он тихо, но так твердо, что сразу стало ясно – не Свиол главный в эту минуту, а безрукий колдун. – Где ты их искать будешь? Сейчас не дожинки, чтобы по лесу ночью бегать. Птиц они схоронили, да и сил у нас таких нет, чтоб птиц брать. А карлика ты ночью в кустах не сыщешь – он тебя видит, ты его нет.
– С факелами пойдем! – не сдавался Свиол.
– С факелом ты на корм диатримам пойдешь.
– Правильно Ромар говорит, – произнес вдруг немощный Лат. – Нельзя такое делать. Вождь перед уходом сказал, чтоб за городьбу не выходили, боя не принимали.
Вызванный кем-то, пришел Муха, поднялся на приступок, оглядел поверх острых бревен темнеющую степь и веско сказал:
– Дык ясно же – нельзя туда идти. Карликов втрое больше, чем нас. В песнях недаром поется, что большеглазого ночью не взять. А это, считай, та же погань. Даже если порежем мы их, все одно без потерь не управимся. А там и еще подойдут враги. Река пересохла, мы теперича перед левым берегом нагишом стоим, нас без реки всякий обидеть может.
Свиол только плюнул в сердцах. За Стакном даже и посылать не стал, и без того ясно, чью сторону примет осторожный мастер. Однако, не утерпел, сказал:
– Как к утру наши подойдут, и прямо чужинцам на завтрак достанутся, что вы тогда говорить будете?
– А вот это правильно рассудил, – похвалил Ромар. – Вели страже у ворот кричать время от времени. Тогда наши заранее услышат, что враг под стенами, и в ловушку не попадут.
– Карлики тоже услышат.
– Пусть себе слушают. Они все равно нашего языка не понимают. А кому и зачем мы кричим, и вовсе не знают. Может это мы так духов ночи заклинаем.
Под заунывные крики сторожей ночь плавно катилась к рассвету. Однако, в самый темный час случился еще один переполох. На этот раз тревогу подняли собаки.
Рядом с людьми во все времена жили псы. Вместе с людьми ходили на охоту, и дело знали, никогда не поднимали дичь прежде времени, а в загонной охоте и вовсе без собак было бы не обойтись. Помогали и пастухам, а овец и коз берегли, за добычу не считая. Различали псы и людей: чужого человека могли и порвать, а своего, даже самого малого младенца, оставленного матерью на краю поля, охраняли и берегли. За такую службу собакам было позволено безвозбранно рыться в помойках, а в дни охот получали они вдоволь требухи, которой люди брезговали. В голод, когда и люди бедствовали, собаки уходили в леса, жили там сами по себе, а потом возвращались тоже своей охотой, никем не принуждаемые.
Когда на селение обрушились диатриты, собачьему племени тоже пришлось несладко. Часть псов погибли, большинство – разбежались по кустам и окрестным рощицам, где громоздким птицам было не так-то просто достать их, а несколько собак укрылось вместе с людьми за городьбой. Обычно им не дозволялось заходить в селение, псы жили за оградой возле помоек, но сейчас ни у кого не поднялась рука выгнать четвероногих союзников на верную смерть. И спасенные собаки заплатили за добро добром.
Лай и визг, поднятые четвероногими могли разбудить и мертвого. Народ выскакивал их домов, кто-то заорал на собак, но большинство понимало, что так просто напуганные звери шуметь не станут. Мужчины с оружием кинулись туда, где метались, исходя лаем, мохнатые сторожа. В темноте не было ничего видно, но когда пастух Мачо размахнувшись кинул вниз горящий факел, люди успели заметить темные фигуры, что согнувшись удирали в степь.
Карлики, оставив где-то беспомощных птиц, решили самостоятельно пощупать оборону селения.
Вслед бегущим полетели стрелы, но то ли лучшие стрелки ушли с Бойшей, то ли просто не повезло, но только высланный наружу отряд никого за частоколом не отыскал.
Хотя это было потом, а покуда люди метнулись на другой звук – в Отшибной землянке кричала Уника.
