Она вздыхает:
– Корабль станет меня искать. Скорее всего, уже ищет.
Никак не могу привыкнуть, что она говорит без труда.
Аза заводит машину, включает «дворники». Затем поворачивает руль – вообще без усилия, хотя он тугой. Её руки расслаблены.
Мы отъезжаем от моего дома. Аза колеблется.
– Налево, – подсказываю я, и она слушается. – Теперь направо.
Аза резко поворачивает направо, не обращая внимания на запрещающий знак.
– Я люблю тебя, Джейсон.
Смотрю на неё.
– Ты меня любишь?
– Конечно, – отвечает она после секундного замешательства. – А ты меня нет?
Я всё смотрю на неё.
Она едет быстрее, чем разрешено, и не обращает внимания на дорогу. Только на меня.
– Здесь налево, – говорю я.
Мы приближаемся к дому Азы.
Эли выходит на крыльцо. Я жду, что Аза притормозит, но нет. Эли видит мою машину, приподнимает руку и машет.
Аза не останавливается, не смотрит налево – вообще никак не реагирует, просто едет.
Волосы по-прежнему собраны в аккуратный хвост.
– Куда мы едем? – спрашивает она.
– Здесь налево, – говорю я. – А теперь сюда.
Мы проезжаем сквозь кованые ворота вверх по холму.
– Сюда.
Останавливаемся на кладбищенской парковке. Живых никого – дождь, будний день, – зато полно мёртвых. Кладбище вдали от города, на достаточно высоком утёсе, с которого открывается хороший обзор.
Одно из мест, заложенных первопроходцами. Ближе к Богу, если выше и опаснее. Всегда гадаю, как же люди затаскивали сюда гробы, пока не изобрели машины. Наверное, та ещё работёнка. Вспоминаю, как мы принесли сюда Азу.
– Кладбище? – переспрашивает она, выходя из машины. – Серьёзно? Посмотри на меня, дурачок. Я же здесь, с тобой.
Может, я вздрагиваю. Может, нет.
– Подумал, вдруг ты захочешь посмотреть, где мы тебя похоронили.
– Не особо. Мне небезопасно так светиться.
Она смотрит на облака, отчасти выжидающе, отчасти уверенно.
– Хочу, чтобы ты увидела свою могилу, – говорю ей.
Конечно. Мне нужно, чтобы она прочла надпись на надгробии.
Любуюсь на её прекрасный профиль, как она смотрит вверх, склонив голову набок, – но Аза всегда была красивой.
– Не хочу, – медленно отвечает она. – Расскажи мне о подзорной трубе, и куда ты её отослал. Я знаю, она у тебя. У нас мало времени.
Подходим к её могиле. Та ещё не заросла травой, но камень здесь. Надпись на нём гласит:
«Аза Рэй,
Верь сердцу своему,
Если огнём охвачены моря
(Живи любовью,
Пусть даже звёзды все погаснут)».
Аза молчит. Моросит дождь. Её волосы намокли, футболка прилипла к телу.
– Это Каммингс, – говорю я. – Ты мне о нём рассказала.
Она не двигается. Я смотрю на неё.
– Эти стихи о том, что не стоит обращать внимания на то, каков мир. Не стоит волноваться, кто злодей, а кто герой.
– Глупо, – отвечает она.
– Ещё там в конце «ты моё солнце, моя луна и звёзды», – говорю ей, потому что это нужно сказать.
На камне я не стал бы писать. Никогда.
– Любовное стихотворение. Серьёзно? – переспрашивает Аза.
– Оно написано тем, кто понимал: смерть всегда вмешивается в любовь. Тем, кто прошёл войну.
Не говорю ничего о вечности, но подразумеваю.
Аза медленно кивает и трёт лоб. Что-то в ней на секунду приоткрывается. Она смеётся – принуждённо, отчаянно.
– Ты когда-нибудь думал, какой бы стала твоя жизнь, не случись в ней что-то? Если одно это событие сделало тебя непохожим на себя самого? А что, если я вспомню это стихотворение? Тогда я стану больше походить на ту, которой ты хочешь меня видеть. А если нет?
Аза смотрит на меня, затем идёт прочь, пиная грязь вокруг могилы, смотря в небо.
Я опускаюсь на колени и тоже смотрю наверх. Думаю о пути корабля, о том, как он пополняет запасы провизии, о том, что он двигается на северо-восток, – и кое-что вспоминаю. Статью, что мы с Азой читали вместе.
Магонийцы веками это проворачивали. Думаю об упоминаниях воровства урожая в книгах, альманахах, о крупицах информации, которые мне удалось накопать. Магонийцы голодны и ищут еду. Я знаю, куда они направляются.
Несколько месяцев назад появилась фотосессия: женщина в сари держит в руках семя в пластиковом контейнере, готовое для транспортировки. Ряды флуоресцентных ламп, длинные хранилища, холодильники.
Всемирное хранилище в Норвегии. Подземное сооружение, где держат семена всех растений в мире. Там хорошо, холодно, глубоко, защищено от землетрясений. Надежный комплекс, где хранят орехи личи, малину, почти утраченные сорта фруктов и овощей на случай всемирного затопления. Если люди всё испортят.
Я качаю головой, бормочу, думаю. Осознаю своё открытие. Да. Всё точно. Я прав.
Аза возникает сзади меня из ниоткуда. Прямо за спиной. Я чувствую её дыхание. Она кладёт руку мне на плечо, а второй обводит своё имя на камне.
– С кем ты говорил? Кто знает о Магонии? Кто знает об этом?
Я смотрю на камень. Чувствую руки Азы. Как она наклоняется, опирается подбородком о мою голову. Обвивает мои плечи. Ощущаю неуместную вспышку страсти и что-то ещё.
– Только я обо всём знаю.
– Отдай подзорную трубу, – просит она, и я протягиваю ту через плечо.
Аза что-то делает с крышкой линзы, поворачивает её, снимает, смотрит сквозь неё на небо и выдыхает.
– Да, это полезно, Джейсон Кервин. Чем ещё поделишься?
Чувствую острую боль в горле.
– Ничем.
Затем бросаюсь на неё со всей силы, сшибаю с ног. Подзорная труба падает, я её хватаю, а сам прижимаю Азу к земле, прямо рядом с могилой.
– Кто ты? – спрашиваю чужим голосом. – Что ты сделала с Азой?
Она столбенеет, но всего через несколько секунд вновь берёт себя в руки. Чужачка с опаской смотрит на меня ясными глазами – и левый внезапно оказывается неправильного цвета. У неё линзы. Одна соскользнула, когда незнакомка смотрела на дождь, и теперь у неё один глаз небесно-голубой, как у Эли, а другой тёмно-синий. В руках у неё нож. Именно его она приставляла к моей шее.
Меня трясёт от ярости. До этого я её как-то сдерживал.
– Аза не знает, как водить машину с механической трансмиссией. Когда она за рулём, то останавливается на каждом знаке и каждом светофоре, потому что прав у неё нет. Аза не носит джинсов. Аза не проехала бы мимо своего дома, мимо Эли. Аза знает все стихотворения Каммингса. И Аза Рэй Бойл никогда, никогда за миллион лет не сказала бы мне, что любит меня. Так кто ты, чёрт подери, такая?
