Размышления эти его угнетали.
— Давай-ка лучше пойдем отсюда, — стрелок направился обратно к десятому пути, где стояла их дрезина. Но на этот раз мальчик его не послушался и остался стоять на месте.
— Я никуда не пойду.
Стрелок в изумлении обернулся.
Парень весь сморщился. Губы его дрожали.
— Вы все равно не получите то, что вам нужно, пока я жив. Так что я лучше сам. Может, Я все-таки выберусь.
Стрелок уклончиво кивнул, ненавидя себя за это.
— О'кей.
Он отвернулся, пересек каменную платформу и легко спрыгнул вниз, на дрезину.
— Вы заключили какую-то сделку! — крикнул мальчик ему вслед. — Я знаю!
Стрелок молча снял с плеча лук и осторожно уложил его за Т-образный выступ в полу дрезины, чтобы случайно не повредить его рычагом.
Мальчик сжал кулаки, лицо его стало как маска боли.
Хорошо же тебе водить за нос этого мальчугана, — угрюмо подумал стрелок. Снова и снова его интуиция подводит его к этой критической точки, а ты снова и снова сбиваешь его с панталыку. При том еще, что кроме тебя, у него никого больше нет.
Внезапно его поразила простая мысль, больше похожая на озарение: что сейчас ему действительно нужно сделать, так это бросить все к чертовой матери, отступиться и повернуть назад: взять с собою парнишку и сделать его сосредоточием новой силы. Нельзя прийти к Башне таким унизительным, недостойным путем. Пусть мальчик вырастет, станет мужчиной, и тогда можно будет начать все сначала. Они — уже вдвоем — сумели бы отшвырнуть человека в черном со своего пути, как дешевенькую заводную игрушку.
Конечно, — цинично сказал он себе. Сейчас.
Потому что он понял, осознал с неожиданным, леденящим спокойствием, что сейчас повернуть назад означает смерть, неминуемую погибель для них обоих. Или еще того хуже: быть погребенными заживо под толщею гор в компании живых мертвецов. Медленное гниение. Угасание разума. И, может быть, Револьверы его отца переживут их обоих надолго: тотемы, хранимые в загнивающем великолепии, как та незабвенная бензоколонка.
Похоже, что у тебя все-таки есть сила воли, — сказал он себе. Но он притворялся.
Стрелок взялся за рычаг и принялся остервенело качать его. Дрезина двинулась прочь от каменной платформы.
Мальчик закричал: «Подождите!» — и бросился наперерез дрезине, к тому месту, где она снова должна была въехать во тьму тоннеля. Стрелок вдруг почувствовал внутренне побуждение увеличить скорость, оставить мальчика одного в неизвестности.
Но вместо этого он подхватил мальчика на лету, когда тот спрыгнул с платформы на движущуюся дрезину. Джейк прижался к нему. Сердце парнишки под тонкой рубашкою бешено колотилось, как сердце испуганного цыпленка.
Они были совсем уже близко.
Рев реки стал теперь очень громким, заполнив своим мощным грохотом даже их сны. Стрелок, скорее из прихоти, нежели из каких-то иных соображений, время от времени передавал рычаг мальчику, а сам посылал во тьму стрелы, предварительно привязав к каждой по прочной нити.
Лук оказался совсем никудышным. Хотя с виду он сохранился вроде бы неплохо, тетива не тянулась совсем, и прицел был сбит. Стрелок сразу понял, что тут уже ничего не исправишь. Даже если перетянуть тетиву, как подновить прогнившую древесину? Стрелы, посылаемые во тьму, улетали недалеко, но последняя вернулась назад мокрой и скользкой. Стрелок только пожал плечами, когда мальчик спросил, далеко ли стреляет лук, но про себя он подумал, что реально можно рассчитывать ярдов на сто, да и то если очень повезет.
А рев реки становился все громче.
Во время третьего периода бодрствования после того, как они миновали станцию, впереди опять показался призрачный свет. Они въехали в длинный тоннель, прорезающий толщу зловеще светящегося камня. Влажные его стены поблескивали тысячей крошечных переливчатых звездочек. Все вокруг приобрело жутковатый налет какого-то мрачного сюрреализма, как это бывает в комнате ужасов в парке аттракционов.
Свирепый рев подземной реки летел им навстречу по гулкому каменному тоннелю, который служил как бы естественным усилителем. Но вот что странно: звук оставался всегда неизменным, даже тогда, когда они приближались к точке пересечения, которая, как был уверен стрелок, должна лежать впереди по ходу. Стены тоннеля потихонечку расступались. Угол подъема стал круче.
Рельсы, залитые призрачным светом, шли прямо вперед. Стрелку они напоминали трубки с болотным газом, безделушки, которые иногда продавали на ярмарке в день Святого Иосифа; мальчику — неоновые лампы, протянувшиеся в бесконечность. И в этом мерцающем свете оба они разглядели, что стены тоннеля, так долго их заключавшие между собою, обрываются впереди двумя долгими полуостровами, выдающимися над провалом тьмы — пропастью над рекою.
Пути продолжались и над неведомой бездной по мосту возрастом в вечность. А на той стороне, в невообразимой дали, маячила точечка света: не призрачное свечение камней, не искусственный свет от лампы, а настоящий, живой свет солнца, — точечка крошечная, как прокол от булавки в тяжелой черной материи, и все же исполненная пугающего смысла.
— Остановитесь, — попросил мальчик. — Пожалуйста, остановитесь. На минуточку.
Стрелок безо всяких вопросов отпустил рычаг. Дрезина остановилась. Шум реки превратился в непрестанный рокочущий рев. Неестественное свечение, исходящее от влажных камней, стало вдруг отвратительным и ненавистным. Только теперь, в первый раз, стрелок почувствовал прикосновение омерзительной лапы клаустрофобии и настоятельное, неодолимое побуждение выбраться отсюда, вырваться из этой гранитной могилы, где они оба заживо погребены.
— Нам придется проехать здесь, — сказал мальчик. —
— Он этого хочет? Чтобы мы поехали на дрезине над этой… над этим… и упали туда?
Стрелок знал, что — нет, но все же ответил:
— Я не знаю, чего он хочет.
— Мы уже совсем близко. Может, пойдем пешком?
Они спустились с платформы и подошли осторожно к краю провала. Каменный пол продолжал подниматься, пока внезапно не оборвался отвесным уклоном в пропасть. А рельсы бежали дальше — над чернотою.
Стрелок опустился на колени, вгляделся в сумрак внизу и разлил смутное, замысловатое, даже какое-то неправдоподобное сплетение стальных распорок и балок, теряющихся во тьме, в водах исполненной ревом реки — опору грациозно изогнутой арки моста, проходящего над пустотою.
Он представил себе, что могут сделать со сталью вода и время в своем убийственном тандеме. Сколько осталось действительно прочных опор? Мало? Очень мало? Или, может, вообще не осталось? Перед мысленным взором его вдруг возникло лицо той мумии, и ему вспомнилось почему-то, как плоть, казавшаяся с виду прочной, рассыпалась в пыль, едва он прикоснулся к ней пальцем.
