Но я, повторяю, воздержался. И до сих пор чрезвычайно горд этим обстоятельством.
Рыжая вернулась четверть часа спустя, взмыленная, растрепанная и еще более возбужденная, чем перед уходом. Но в ее руках была тонкая тетрадь в синем матерчатом переплете, а в голосе звучало ликование.
— Мы нашли! Самая настоящая бумажная тетрадь из Таруна, ей лет двести, не меньше! И тарунские карандаши, они как раз подходят для этой бумаги. Один совсем новый, второй израсходован наполовину, но его я отдам за четверть цены.
— Очень хорошо, — мягко сказал я. — Спасибо. Не нужно так волноваться. Назовите вашу цену.
За ветхую тетрадь и два карандашных огрызка с меня содрали полдюжины корон — немыслимая цена. Но я не стал возражать. Когда речь идет о самом необходимом, денег не жалеют. К тому же кто ее знает, эту тетрадку, может, и правда антикварная редкость, которую ни за какие деньги не достать? Я же никогда не интересовался, где мой друг Шурф покупает свои письменные принадлежности. Думал, в любой книжной лавке есть, а оно вон как обернулось.
Поэтому я, не торгуясь, написал расписку, вернее, приложил руку к специальной самопишущей табличке, предназначенной для денежных расчетов. Прочитав мое имя и выяснив, с кем имеет дело, хозяйка книжной лавки окончательно ошалела — не то от страха, не то на радостях, я не стал разбираться. Вежливо попрощался и вышел на улицу, окончательно решив для себя, что есть ее я не стал бы ни при каких обстоятельствах. А вот переспать все-таки было бы неплохо — теоретически. Хотя…
Бедняга Шурф, как же он волновался, что некоторые его мысли и желания могут меня шокировать! Знал бы он, какая дикая чушь то и дело лезет мне в голову по тысяче раз на дню, без вмешательства всяких там Безумных Рыбников… Теперь, впрочем, надо думать, узнает. Ну и ладно. Хоть будет с кем обо всем этом поговорить, если однажды станет совсем уж невмоготу.
Разжившись тетрадью, я отправился в ближайший трактир. Ну то есть не в первый попавшийся, а в «Душистые хрестики». Во-первых, у них превосходная гугландская кухня, а во-вторых, возможность встретить там кого-нибудь из знакомых я оценивал как крайне маловероятную. Трактир открылся сравнительно недавно; леди Меламори почти случайно обнаружила его в трех кварталах от своего дома, и мы решили утаить это открытие от друзей. Все равно среди них нет любителей простой деревенской еды, а нам позарез требовался своего рода филиал собственной кухни, уютное местечко, куда можно прийти поужинать в конце трудного дня, кутаясь в домашние лоохи, сесть в самом дальнем и темном углу, тереть кулаками слипающиеся глаза, уткнуться носами в меню, и без того вызубренное наизусть, шептаться, сплетничать, целоваться украдкой и шутливо препираться из-за сущих пустяков, не рискуя при этом нарваться на собеседника, ради которого хочешь не хочешь, а будь любезен, потрудись придать лицу осмысленное выражение, а речи — связность.
Не то чтобы мы часто так поступали, всего-то раза два или три, но сама по себе возможность нас окрыляла. Мне вообще кажется, что мелкие секреты, в отличие от больших тайн, — совершенно необходимые компоненты счастливой жизни. Не обязательно всякой, но моей — пожалуй.
Все это я к тому, что «Душистые хрестики» были идеальным местом, чтобы на часок уединиться с тетрадкой и привести мысли в порядок. Заодно и поужинать, а что ж, давно пора. А потом можно приступать к поискам неуловимого Магистра Хаббы Хэна. Или не Магистра. Надо будет, кстати, у него уточнить, чтобы раз и навсегда закрыть этот вопрос. А то даже Джуффин не уверен, хотя, казалось бы, кому и знать, как не ему.
Я не сомневался, что нынче же ночью непременно увижу Хаббу Хэна. Я прекрасно помнил, как сильно он мне нужен, и полагал своим долгом приложить все усилия, чтобы устроить нашу встречу. Но именно долгом, не более того. В моем стремлении найти Хаббу Хэна больше не было ничего личного. Я не хотел его встретить, а просто осознавал, что это совершенно необходимо. Именно такое настроение и требовалось — если, конечно, я правильно понял объяснения Джуффина. И если мой шеф все-таки не выдумал Хаббу Хэна в воспитательных целях. Я по-прежнему допускал такую возможность, но она больше не казалась мне ужасной. Забавной, впрочем, тоже. Мне вообще ничего не казалось сейчас забавным, и в таком подходе к делу были, как ни странно, свои преимущества. Вот уж никогда бы не подумал.
Устроившись за дальним, словно бы специально для меня поставленным на отшибе столом в «Душистых хрестиках», я быстро, не раздумывая, заказал ужин, благо был неплохо знаком с меню, и достал из кармана лоохи свои покупки. Осмотрел карандаши, остался ими недоволен, попросил у трактирщика нож, тщательно их заточил, открыл наконец тетрадь и принялся записывать.
Только перестав быть собой, получаешь шанс обнаружить себя. Хорошо, если это происходит внезапно — тем сильней эффект, ощутимей встряска. Мне не раз доводилось слышать от сведущих, как я сейчас понимаю, людей, что наша личность — маска, карнавальный костюм. Поначалу я радовался красоте метафоры, потом отмахивался от этой идеи как от докучливой банальности. А оказалось, что это просто сухая констатация факта, более-менее точное и емкое описание подлинного положения вещей, даже в каком-то смысле инструкция. Я понял это сегодня на улице, когда разнашивал чужую личность, как новые башмаки.
И вот что любопытно. Того человека, каким я привык быть, нет и в помине, однако же наблюдаю за произошедшими переменами именно я. Только эта моя составляющая — назовем ее Наблюдатель — имеет вес и смысл, все остальное — набор карнавальных костюмов. И вольно же мне было довольствоваться до сих пор единственной сменой одежды. Какая потрясающая скупость, какая недальновидность!
Я перечитал написанное и остался доволен. Мое природное умение обращаться со словами в сочетании с глубиной и сдержанностью новой личности дало неплохой результат. Во всяком случае, я не сомневался, что эта запись будет понятна и полезна мне самому — потом, когда наш с Шурфом эксперимент благополучно завершится и мне, как всегда, захочется отмахнуться от приобретенного опыта и жить дальше как ни в чем не бывало. Уж я-то себя знаю.
Удовлетворенный результатом, я принялся за еду. Ел неторопливо, тщательно пережевывая каждый кусок — такого за мной раньше не водилось. Про себя отметил, что стряпня здешнего повара по-прежнему в моем вкусе, но этот факт оставил меня почти равнодушным. Точно так же я мог бы сейчас употребить любую пакость и хладнокровно отметить, что ужин не удался — квалифицированное экспертное заключение, не имеющее никакого отношения к чувственным удовольствиям. Ну, скажем так, почти никакого.
