Мать мальчика умерла и отец, окончательно осознав, что именно творил всё это время, даже не пробовал сопротивляться, когда его вели на казнь. Он знал, что заслужил, и единственное о чём молил богов, так только о том, чтобы они уберегли его мальчика от ещё большей боли, чем ему причинили его непутёвые родители.
Васька об этом конечно не знал и никогда не узнает. Хазеель мог бы ему раскрыть глаза, но не станет этого делать, потому как этому человечку достаточно боли на его век. Так думал черноволосый эльф, но если бы он смог проникнуть в голову мальчика, то очень сильно удивился бы. Несмотря на всё то, что ему пришлось пережить, на родителей он не сердился, он по-прежнему любил их. Всё понимал, обижался, но любил.
— Значит ты не волчонок. — Неожиданно задумчиво проговорил эльф.
Васька вкинул на него удивленный взгляд.
— Интересно, кто твой зверь? Хотел бы я на него посмотреть. Что-то подсказывает мне, что это кто-то из кошачьих. Вот будет удивление для твоей подруги, когда она поймёт, что ты другого вида.
— Не смешно, — буркнул раздосадованный Васька. Ему тут душу вывернуло, а этому лишь бы поржать.
— Ей, не злись. Я же шучу. Зато ты о своих болячках думать перестал. — Ехидно пропел эльф.
Мальчик бледно улыбнулся, болело действительно не так сильно. Он задумчиво уставился в окно и провалился в воспоминания вызванные разговором с эльфом.
Маленький шестилетний Васька прижался к тёплому боку матери, со страхом прислушиваясь к её хриплому дыханию. Вчера отец ушёл из дома. Он не в первый раз бил мать, но вчера Васька в первый раз вмешался. Он бросился на защиту матери. Что именно произошло, он помнил плохо. Помнил только громкие ругательства отца. Он орал на мать, обвинял её в том, что она родила зверёныша. Мальчик получил свою порцию оплеух и зуботычин и быстро оказался в углу комнаты заплаканный и оглушённый. Через какое-то время алкоголь выветрился из головы обезумевшего папаши, он посмотрел на избитую жену, испуганного бледного Ваську. Заметил его неестественно раздувшуюся, посиневшую руку (скорее всего сломанную), и ушел, громко хлопнув дверью.
Ваське было больно. Он не понимал что происходит, почему отец бьёт маму и ругается. Почему мама плачет и прячет от него взгляд. Он смотрел на самую любимую в этом мире женщину и ждал её ответа на свой безмолвный вопрос.
— «Так нужно малыш. Ты поймёшь, когда вырастешь. Это плата, за то, чтобы быть свободными».
— Свободными. Она называла это свободой. — Тихо проговорил Васька и Хазеель замер прислушиваясь. — Она привыкла скрываться. Всю жизнь она терпела чужую волю и принимала на веру, все, что ей говорили. Она считала что я — это её плата за грехи. Она заперла меня в клетке собственной силы и называла это свободой. Она не понимала, или не хотела понимать, что свободы для неё не существует. Не может быть свободы у тех, кто добровольно обрекал себя на заточение. Она выбирала лёгкий путь, а платить должны были другие. Она ведь не понимала, что я не смогу забыть и простить не смогу.
Вы знаете, что чувствуешь, когда не тебе ставят клеймо. Тебя будто выворачивает наизнанку, а потом в обратном направлении. Боль буквально рвет тебя на части, а рёв твоего зверя оглушает так, что ты перестаешь слышать даже собственные мысли. Это было больно, очень больно и очень долго.
— Долго? — Хрипло спросил Хазеель.
— Очень долго. Несколько дней клеймо выжигает на тебе след, слой за слоем и ты ничего не можешь с этим поделать. А в голове единственная мысль — за что. Я не хочу так. — Васька неожиданно всхлипнул и уткнулся носом в свои колени. Боль начала возвращаться, но он не обратил на неё внимания. По сравнению с той болью, которая жила в нём с шести лет, эта была лишь слабым отголоском. Она только вначале ошеломила, а теперь организм к ней притерпелся и мог нормально реагировать.
— Слушай, Вась, а как твой зверь смог смирится со зверем Ксанки?
— А он ему нравится, и она нравится, так что всё было нормально.
— Нормально? — Брови эльфа поползли вверх.
— Ну, да.
— Интересно. Никогда раньше не встречал кошек, которые нормально реагируют на волков.
— А с чего вы взяли, что я кот?
— Не знаю, есть в тебе что-то такое кошачье. По крайней мере, я уверен, что пакостить ты любишь не меньше.
Васька надулся и отвернулся от ехидно скалящегося брюнета.
— Не дуйся. Я же шучу. Кстати, ты выспался?
— А что? — Мальчик с подозрением посмотрел на эльфа.
— А то, что я то спать хочу не по детски и именно этим сейчас собираюсь заняться.
— Я вам мешаю?
— Если бы мешал, я бы тебя у целителей оставил. Меня больше интересует вопрос. Ты что совсем не боишься?
— Чего?
— Не чего, а кого. Например, большого страшного эльфа.
— А чего вас бояться. Если бы хотели уже давно бы что-нибудь сделали. А так столько времени рядом и ничего. И потом, у вас глаза другие.
— Другие?
— Да, другие. Я тот взгляд теперь сразу узнаю. А вы смотрите по-другому.
— Прямо даже не знаю, удивляться мне или оскорбляться.
— Да, бросьте, всё вы знаете. И если вы не надумали делать что-нибудь ужасное, может уже ляжем спать. А то мне после еды, что-то разморило.
Хазеель хмыкнул, но возражать не стал. Вскоре они уже потушили магический светильник и попытались заснуть.
Васька какое-то время полежал тихо, а потом нерешительно вздохнул и покосившись на силуэт эльфа спросил.
— Вы думаете, она придёт?
— Конечно, придёт.
Эльф видимо даже не собирался засыпать. Он повернулся к мальчику и его глаза блеснули в темноте.
— Но ведь она понимает, что не должна.
— Может и понимает, вот только ваша связь настолько крепкая, что её чувствую даже я. Просто так это не разорвать и отмахнуться, как от назойливой мухи не получится. Ты очень важен для нее, и она всеми способами даёт тебе это знать.
— Странно, а я этого не видел. Может, я не туда смотрю.
— Нет, малыш. Просто у тебя уходит слишком много сил на усмирение твоего внутреннего зверя и потому на другие вещи тебя просто не хватает. Но я то вижу и могу с уверенностью сказать, когда она появится на пороге дворца, настроение её будет далеко от благодушного.
— Да уж, — хихикнул Васька, — это точно. Она всех морально уничтожит, даже кинжалы доставать не придётся.
— Мне начинать бояться? — Хазеель вскинул брови вверх, хотя в темноте Васька этого даже не заметил.
— Нет. Вам нет. Знаете, я вас почти не понимаю. Иногда мне странно видеть вас среди этих холодных перворожденных, будто вы не принадлежите им, будто относитесь к другому виду. А временами я вас боюсь.
