В том, что жив. Дышит. И сердце бьется.
Ийлэ оделась.
И коснулась макушки Нани, подумав, что она тоже имеет право… но нет, позже, когда Ийлэ сумеет ее донести. А сейчас самой бы добраться.
В комнате Райдо было жарко. Камин пылал. И свечи. И близость этого, живого, огня успокаивала.
— Он совсем не шевелится. — Нат не повернулся даже, он сидел у постели, напряженно вглядываясь в лицо Райдо.
— Я запретила ему выходить.
— Знаю. Я… тебя не виню. Никто тебя не винит. — Нат потер ладонями глаза.
А он ведь, как и Нира, не спал всю ночь.
И не ляжет, пока не убедится, что Райдо будет жить. Или пока не свалится от усталости.
— Иди. Я посижу. — Ийлэ коснулась руки. — Отдохни… а потом меня сменишь. Или Гарм пусть сменит… ты поспи немного, ладно? И Нира пусть ляжет. Малышку только сюда принесите…
— Я не хочу спать.
— Хочешь. И я захочу к вечеру… это может затянуться надолго. И тогда мы все упадем от усталости. Это будет нехорошо.
Нат кивнул. Он был разумен.
— Я вернусь через два часа.
— Ладно.
— И… что еще тебе принести? Мы его напоить пытались, но его вырвало… я думал, что за доктором послать надо. Но… он вряд ли что сделает, да?
— Да.
Человек не способен излечить. А кто способен?
— И Гарм так же думает. Сказал, что теперь только ждать… а я никогда не умел ждать.
— И я.
— Ты ведь его не обидишь, да?
— Да.
Поверил. И улыбнулся как-то неловко, сразу стало видно, что улыбаться Нат не привык.
— Ты ему нравишься. А он тебе… я вижу… и хорошо… ты лучше, чем другие.
— Какие другие?
— Не знаю. Всякие. Но ты все равно лучше.
Наверное, следовало бы сказать спасибо за столь высокую оценку, но Ийлэ промолчала. И Нат вышел. Он вернулся скоро, принес корзину с малышкой, которую достал, положил на кровать рядом с Райдо.
— Вдруг почует? Он ее любит. А если любит, то вернется, да?
— Конечно, вернется.
Ийлэ хотелось бы верить, если не ради нее — кто она такая? — то хотя бы ради Нани… Броннуин… он называет ее Броннуин, и Ийлэ начала привыкать к этому нелепому имени. И еще есть Нат, которого Райдо тоже любит. Усадьба… ему ведь понравилась усадьба.
— Возвращайся, пожалуйста, — попросила она шепотом.
Услышал ли? Он лежал так тихо, а Ийлэ боялась посмотреть на своего пса.
А ведь он действительно ее.
Ийлэ его не отпустит.
— Возвращайся, — чуть более уверенно повторила она. — Ты же не можешь нас оставить… ты обещал, что будешь заботиться обо мне… и о ней тоже…
Белый какой. И сердце бьется то часто, быстро, то медленно. Главное, чтобы выдержало. А оно надежное, большое.
— Зачем ты пошел за мной? Они бы не тронули меня… не тронули… я, наверное, плохо умею объяснять… — Ийлэ коснулась его руки.
Холодная. И вялая.
— Если бы я не смогла удержать силу, то просто отдала бы ее… земле отдала бы… и я отдала, а ты… не умирай, пожалуйста…
Он не умер. Ни в этот день, ни на следующий.
Лежал.
Дышал.
Глотал воду с ложечки и бульон. И сердце успокаивалось, выбивало ритм.
Время. Его вдруг стало так много, что Ийлэ не знала, куда девать. Она ждала. Отсчитывала про себя секунды, потому что наедине с собой, в тишине, сходила с ума.
Она рассказывала Нани сказки. И пересказывала. Путалась в словах. Играла. Кормила. Что-то ела сама. Иногда — проваливалась в муторный сон, в котором снова шел дождь, правда, обыкновенный, осенний. И кто-то страшный прятался в этом дожде. Ийлэ пыталась от него сбежать, но поскальзывалась и летела в грязь. Проваливалась. В яму волчью, в которой кольями торчали одревесневшие старые корни, они пробивали Ийлэ, и она умирала, чтобы очнуться и понять — жива.
Семь дней? Или восемь? Нат считал, но Ийлэ стеснялась спросить, как стеснялась и рассказать о своих снах.
А потом Райдо открыл глаза.
Не чудо ли?
Чудо было столь долгожданным, что Ийлэ совершенно растерялась. И расплакалась. И сказала:
— Я тебя ненавижу.
Дура.
Он же улыбнулся. Шевелиться не мог, но улыбнулся же…
И тогда Ийлэ поняла: он будет жить.
— Знаешь, — сутки спустя он сумел сесть, опираясь на подушки, которые притащил Нат, но все же сидел, — а она издохла…
Райдо медленно шевелил пальцами, которые плохо слушались. И трогал шею, грудь, плечи, точно проверяя, есть ли они.
— Кто?
— Тварь, которая внутри меня. Я ее больше не слышу. Она сдохла, да?
Райдо протянул руку. Все еще холодная. А он утверждает, что в комнате жарко, и прав, конечно, жарко. Натопили так, что дышится с трудом, только ему тепло нужно, чтобы отогреться.
А он капризничает.
Его ладонь Ийлэ взяла обеими руками.
Закрыла глаза. Сосредоточилась, потянулась к разрыв-цветку, который… которого больше не было.
— Да… кажется… — Ийлэ пробовала вновь и вновь, но сила ее уходила в пустоту, чтобы вернуться эхом. — Я… я про тебя думала, а не про него…
— И значит, получилось?
Руку высвобождать Райдо не спешил.
— П-получилось.
Случайность, не более того.
— У меня кровь закипела. — Второй рукой Райдо почесал нос. — Вот тварь и сварилась. Я сам едва не сварился… думал, сдохну.
— Ты… бестолочь! Хуже Ната.
Ухмыляется только. Довольный. И ему кажется, что все чудесно, что получилось же. Он не понимает, что шансов выжить почти не было, что еще одна молния и…
— Не плачь.
— Я не плачу. — Ийлэ поспешно вытерла глаза. — Здесь дымно. Вот и слезятся.
— Ну да…
А что ему сказать? О страхе своем? О том, что она, Ийлэ, не желала ему смерти? Он знает. Или о том, что не хотела бы жить без него? А этого ему знать не следует. И без того чересчур самонадеян.
— Ийлэ…
— Да.
— Я все понимаю. Мне не следовало лезть. А я сунулся. Испугался за тебя. Сдурил. Вот и за дурость свою получил сполна… и если бы не ты, я бы сдох там. А ты что-то сделала… спасла… а кровь все одно кипела… или не кровь, но живое железо. Главное, что прожарило меня, как того кабана на королевской свадьбе, до корочек хрустящих. Я-то не кабан, выдержал. Твари же тяжелей пришлось… и вот.
И вот.
Иначе не скажешь.
Ийлэ отпустила его руку, но Райдо потянулся, дотянулся до щеки.
— Теперь все будет хорошо. Веришь?
— Да.
Она солжет.
Или нет, она ведь верит, что и вправду будет хорошо. Он здоров. И разве это плохо? Отнюдь. Он поднимется с кровати. И постепенно отвыкнет от боли, это легче, чем привыкать. Он вспомнит, каково это, быть собой прежним, который в полной силе.
Слово сдержит.
Позаботится об Ийлэ. И не о чем печалиться, совершенно не о чем, разве что о том, что Ийлэ больше не нужна ему. Это такая мелочь…
