— Дивлюсь я на тебя, Арсений, — проворковал у него над ухом вкрадчивый голос. — Зачем ты подчиняешься чудим прихотям? Зачем называешь братом проходимца и спасаешь его по указаниям шлюхи?
Арсений открыл глаза. Над ним, склонившись, стоял его недавний попутчик, всадивший Гребневу в затылок ржавый гвоздь. Невольно Арсений вскинул руку к затылку, отыскивая незажившую отметину. Болячка тут же нашлась. Причем она вспухла так, будто под кровавой засохшей корочкой в самом деле торчала шляпка гвоздя.
— Я его ненавижу, — прохрипел Арсений. — И откуда он только взялся на мою голову?
— Откуда — неважно! Но почему тебе не избавиться от него?
— Избавиться? — переспросил Гребнев. — Убить, что ли?
Фарн одобрительно улыбнулся в ответ.
Арсений растерялся. Не столько от дерзости предложения, сколько оттого, что внутренне он тут же согласился. Слово «убить» не вызвало в его душе ни намека на отторжение. Скорее, себе, своей податливости, а не Фарну он попытался возразить:
— Тебя Оля его любит. Она верит, что ЭРик в самом деле ее сын.
— И что из того?
Насмешливый тон окончательно обескуражил Арсения. Он беспомощно закрутил головой, будто надеялся прочесть в воздухе указание свыше. Но ничего не обнаружилось в пыльном, нагретом послеполуденном солнцем воздухе. «Безвыходность» — единственное слово, способное сгуститься из этой удушливой смеси.
— Я все-таки обязан… я должен, — бормотал Арсений.
— Должен? — передразнил Фарн. — Кому? За что?
— Тетя Оля меня воспитала.
— Подумаешь, милость. Она не сделала из тебя достойного человека. Такого, который мог бы стать моим избранником. Она лишила тебя высшего счастья любить меня. Именно поэтому ты ровным счетом ничего не достиг. Именно она вселила в тебя чувство зависимости от всех и неуверенности в себе. И при этом она лишила тебя веры в меня — такое не прощается.
Господи, да ведь он произносит именно то, о чем так часто думал сам Арсений. С каждым новым словом Фарн вбивал новый гвоздь в голову Арсения. Но тот не протестовал. Напротив, он испытывал необыкновенную легкость: наконец-то он освободился от своей бессмысленной, никому не нужной положительности. Теперь-то он наконец сможет все: напишет самый лучший, самый гениальный в мире роман, раскроет, как переспелый гранат, сложность своей натуры и, обливаясь то ли потом, то ли кровью, взберется на такую вершину, какая прежде не снилась.
— А главное, проходимец проведал о камнях, — продолжал нашептывать Фарн. — Как ты вывернешься, если о твоей проделке узнает не только Ольга Михайловна, но и Белкин, который считает себя наследником по праву. Уж он-то душу из тебя вынет.
— Да, да, я убью его! — воскликнул Арсений. — Если бы кто-нибудь знал, как я его ненавижу!
— Я знаю, — ответил Фарн. — Но будь с ним осторожен. Он силен. Очень силен.
Ирина сварила кофе. Она вообще мерзко готовила, а кофе, самый лучший, всегда отдавал у нее горелыми желудями. Но приходилось мириться: Ольга Михайловна не пожелала потчевать троицу незваных гостей. Она сидела в углу и смотрела на захватчиков красными от слез глазами. Позвать на помощь кого-нибудь она не могла: Белкин не подпускал ее к телефону. Даже на просьбу позвонить Арсению последовал отказ. Зато Ирина постоянно накручивала диск старенького аппарата в надежде, что Танчо явится наконец домой. Но домашний телефон не отвечал.
— Ну как, твой сыночек пенсию всю прожрал? — поинтересовался Белкин, разрезая батон вдоль и накладывая поверх толстый ломоть молочной колбасы. Колбаса дерьмовая, я такую есть уже отвык, как бы понос не пробрал, поморщился он.
— ЭРик зарабатывает, — ответила Ольга Михайловна с достоинством.
— Зарабатывает? — передразнил Белкин. — Милостыню, что ли, просит? Или рассказики о параллельном мире печатает? В этом, как его, «Когте дьявола», где твой приемный племянничек подвизается? Ха-ха, сладкая парочка! Во всем этом есть какая-то своя безумная логика.
— Может быть, вы наконец прекратите меня оскорблять и уберетесь из моего дома? — в который раз спросила Ольга Михайловна.
— Тебя Оля, да мы ради вас стараемся! — воскликнула Ирина. — Как вы понять этого не можете! Ведь этот проходимец вас ограбит или, чего доброго, убьет!
— Он — мой сын, — вновь повторила Ольга Михайловна.
Закончить спор не довелось: в дверь позвонили.
— А вот и наш инопланетный гость! — воскликнул Белкин. — Тимош, открой, да тащи его сюда, только сильно не бей, он нам живой нужен. Да смотри, вдруг он с Танчо!
— ЭРик, уходи! — успела выкрикнуть Ольга Михайловна прежде, чем Ирина пухлой ладонью зажала ей рот.
Да вряд ли он мог услышать этот придушенный крик: старинная стена полуметровой толщины да длинный коридор отделяли их друг от друга.
Белкин распахнул дверь, и Тимош, ловко ухватив гостя за волосы, приставил к его виску пистолет.
— Ну вот, как все просто, — рассмеялся Белкин. — Зверь угодил в капкан.
— Что вам угодно? Кто вы? — прохрипел гость, напрасно пытаясь вырваться — ствол пистолета так вдавился в висок, что головой не пошевелить.
— Ты нужен нам, дорогуша, тебя мы тут поджидали, — задушевным голоском отвечал Белкин и, переменив тон на командно-снисходительный, приказал Тимошевичу: — Тащи его на кухню!
— ЭРик! — крикнула Ольга Михайловна и осеклась, потому как человек, которого Тимошевич тащил за собою, по-прежнему прижимая пистолет к виску, был вовсе не ЭРиком.
Хотя внешне они были чем-то похожи. Незнакомец светловолос и худощав, но куда старше ЭРика, да и ростом повыше. К тому же черты лица другие тонкие, будто выточенные резцом. До странности знакомое лицо. Где-то Ольга Михайловна его видела…
— Кто это? — спросил пленник у Ольги Михайловны.
Голос его дрожал от возмущения и ярости.
— Родственники, — стыдясь, пробормотала та.
— Приятная у вас во всех отношениях семейка, сударыня, — усмехнулся пленник.
— Чудно сыночек выражается, — оборвал его Белкин. — Не говоря о шмотках.
Одет гость в самом деле был необычно: батистовая тонкая рубашка, слегка пожелтевшая от стирок, вместо галстука — витой шнурок, пиджак и брюки из тонкой коричневой шерсти явно старомодного фасона, а ботинки… Не ботинки вовсе, а что-то вроде ботиков, с пуговицами по бокам. Незнакомец сильно хромал и при ходьбе, видимо, должен был опираться на трость. Ту трость, которую теперь держал в руках Белкин.
— Это не мой сын, — сказала Ольга Михайловна.
— Тетенька, но вы сами твердили, будто бы ЭРик вернулся, — с издевкой напомнила Ирина.
