На появившегося Шишка чугайстырь взглянул одним глазом:
— Ты ещё кто такой и чего тебе надо?
— Я — Шишок, царский леший! А надо, чтобы ты отсюда убирался и тех, кто у этого озера живёт, пальцем не трогал. Они с самим Ардагастом, царём росов, хлеб-соль водят.
Страшный лесовик поднялся, взревел:
— Что?! Ты как это смеешь мне в Карпатах указывать? Иди к себе на Рось! Не то дубиной дорогу укажу!
— Это я тебе дорогу укажу с Карпат вниз, кубарем до самой Тисы, до степи!
— Да я тебя...
— А я — тебя!
Горный леший вмиг сделался ростом со смереку. Равнинный — чуть ниже, едва по грудь ему. Два заросших шерстью великана, чёрный и серый, бросились друг на друга. Ловко уклонившись от могучего удара, Шишок двинул чугайстыря под ложечку, так что тот отлетел к плетню. Марика тут же со всех ног бросилась в лес: её-то круг не держал. Чёрный великан вскочил, вывернул смереку и бросился с ней на Шишка. Тот, не растерявшись, сорвал ворота и подставил их под удар. Огромная дубина выломала полдоски, но застряла. Серый лесовик резко повернул свой щит и вырвал у врага оружие из руки. Тот дико заревел и вдруг... оторвал собственную ногу, тут же превратившуюся в его руке в громадную секиру. С удивительной ловкостью чугайстырь заскакал на одной ноге, размахивая топором.
«От фахана его, что ли, лешиха прижила?» — подумал серый леший и пустился наутёк. Чёрный прыжками нёсся следом, круша ветви секирой. Добежав до края глубокого оврага, Шишок рывком вытащил из бурелома толстый обломок ствола, бросил его в преследователя и угодил по животу. Чугайстырь от боли взвыл, согнулся пополам и, кувыркаясь через голову, полетел в овраг. Секира выпала у него из рук, зацепилась за куст и тут же снова превратилась в ногу. Исцарапавшись в кровь, весь в опавших листьях и грязи, хозяин карпатских лесов с трудом приподнялся, опираясь на руки, и вдруг увидел перед собой старичка в островерхой шапочке. Заметил его и Шишок и тут же, уменьшив свой рост до обычного, юркнул за ближайший ствол.
— Досталось тебе? Жаль только, мало! — с укоризной сказал старичок.
— За что, боже? Я же лес оборонял от всяких... не наших. Не должно быть такого, чтобы мавка с человеком жила, а леший людскому царю служил.
— Не должно быть, чтобы царь с мавкой, как с рабыней, обходился, а леший ему помогал, как пёс, как холоп... Вы в лесу только мне подвластны! Ясько и семья его без нужды деревца не срубят, зайца не поймают. Вот и не смей их трогать! А Церноригу и тем, кто с ним, в лес больше ходу нет... если кто из них ещё жив.
Придя в себя, Цернориг с трудом выбрался из-под глубокого снега. Огляделся — и не увидел живым никого из своего отряда. Лишь наполовину погребённые в снегу тела людей и коней. Вот скалит клыки мёртвая морда пёсиголовца. Где же Гвидо, Бесомир?
А над царём стоял, грозно и торжествующе усмехаясь, пастух. Он был без шапки. Кровь запеклась на чёрных волосах. Рука сжимала секиру, и лезвие оружия пылало ярким огнём.
— Понял теперь, кто я?
Царь с усилием поднялся, положил руку на меч:
— Ты — Таранис. Прости, что не узнал тебя в обличье раба. Я не жалел для тебя жертв. Верни же мне царство, дай Секиру Богов, а если я недостоин ею владеть, то не побоюсь умереть в бою с тобой.
Ясько рахохотался громко, раскатисто:
— Не угадал, царь! Я не бог. Я — гуцул! Для вас я был Яськом. А мать меня назвала Яснозором.
Выхватив меч, Цернориг бросился на бывшего раба. Но теперь он столкнулся с опытным бойцом. Приходилось думать не о том, чтобы поразить его или выбить оружие, а о защите от нестерпимо пылавшего лезвия. Не рискуя задевать это лезвие клинком, царь отражал атаки Яснозора ударами меча по топорищу, но оно, сделанное из самого прочного дуба, даже не трескалось. Царь начал уставать. Мысль погибнуть от руки раба была невыносима, заставляла забывать об осторожности. Увернувшись от очередного удара, Цернориг быстрым выпадом попытался поразить гуцула в грудь. Тот молниеносно прикрыл сердце грозовым лезвием. Столкнувшись с ним, кельтский клинок вспыхнул, посинел и согнулся кольцом. С проклятием царь выронил раскалённую сталь. В следующий миг пылающая секира с грохотом обрушилась на него, рассекла шлем, разрубила голову, обратив её в расколотый и обугленный череп. Изуродованный труп гордого царя бастарнов рухнул к ногам предводителя гуцулов.
А к Яснозору уже спешил, проваливаясь в снег, худощавый человек в залатанном белом плаще, с длинными рыжими волосами и бородой.
— Жив, воевода? Понадеялся я на твой оберег, когда тучу гнал на вас. И не прогадал. Ого, ты и Чернорога одолел! А с росами я ничего сделать не смог. Сильные у них волхвы, ещё и чаша эта...
— Вот росов-то и вовсе трогать не стоило... Погоди, что с Марикой? Посмотри, Яр, ты же ясновидец!
Градобур устремил духовный взор к озеру и вдруг рассмеялся:
— Что творится-то! Росский леший чугайстыря бьёт. А Марика убежала к лесной богине и детям.
Яснозор облегчённо вытер пот со лба:
— Слава светлым богам! А я хорош: после Калуша отпустил побратимов погулять, сам домой подался. Что ж меня верховинцы не упредили? И где хоть те, что поехали на Тису, у даков в крепости повеселиться?
— Скоро тут будут. На Черной Тисе подстерегли языгов, что сюда шли. Человек двадцать, да столько же пёсиголовцев. Наши на них лавину спустили, мало кто и уцелел из проклятых... А из Верховины шёл к тебе побратим Кресень. Он самого Морврана застрелил. Только до Маричейки не дошёл: со скалы сорвался, до утра пролежал без памяти, потом меня позвал. И что бы вы делали, не владей я мысленным разговором?
— Перекликались бы через все Карпаты, как через улицу, — улыбнулся Яснозор. — А ну, позови-ка сюда росов. Скажи: Яснозор, воевода гуцульский, ждёт их.
Колдун, обернувшись к Снежной, не произнёс ни слова. Но вскоре по полонине застучали копыта, и росский отряд выехал на берег озера Неистового. Ардагаст дружелюбно улыбнулся гуцулу:
— Так вот ты кто, хозяин Карпат! Говорил же я, что скоро тебе понадоблюсь.
— С Чернорогом я и сам управился, — небрежно махнул рукой Яснозор. — И всё равно мы друг другу нужны. Я в горах от зла Чернобожьего не прячусь, как твой волхв сказал. Я со злом этим здесь шесть лет воюю. На то мне и дал Перун эту секиру. Я обычным топором зарубил беса, в которого Громовник сверху попасть не мог, когда нечистый под скалу залез, ещё и над богом смеялся. И сказал мне тогда воевода богов: «Поднимай мою секиру только за Огненную Правду, не то обратится она против тебя самого». Ты воин Солнца, я — воин Грома. Чёрный Храм и то зло, что в нём, мы только вместе одолеем.
