**
Продолговатые листья оказались приятно-кислыми на вкус; значит, Нээле не ошиблась, именно их как-то принесли на монастырскую кухню. Листья, горячие, нагретые солнцем, покрывали весь пригорок, пристраивайся и пасись, как лошадка или коза. Делать больше нечего было, только ждать — Энори сказал, что выяснит дорогу, по которой пойдет отряд, чтобы вывести девушку прямо к ним. Но ушел и исчез, часа два, наверное, прошло, а он все не возвращался.
Нээле и не радовалась, и не беспокоилась, пастись навроде домашней скотинки было самое то. Напряжение последних нескольких дней перелилось через край и опрокинуло саму лодку. Мертвая женщина больше не могла угрожать, а Энори придет рано или поздно. Можно и поспать на пригорке, под солнышком, вдыхая запах горячих травы и земли. Попробовала было ощутить какое-нибудь предвидение, но внутри было пусто и глухо. Она не стала ни все слышащими корнями травы, ни все видящим ветром — как и была, осталась бесполезным человеческим телом. После нескольких попыток сдалась.
Может, она и впрямь задремала, и чей-то плач невдалеке просто почудился. Не то детский голос, не то звериный. Совсем рядом, только пробраться через кустарник, гущу папоротника и небольшие залежи бурелома. Суконная юбка порвана в нескольких местах, да и на рукаве кофты дыра — разодрала, убегая от тори-ай, — и все равно осторожней пыталась идти, не зацепиться снова за что-нибудь.
Потом птица перед глазами порхнула, на миг туманная полоса встала перед глазами. И вот все как раньше, но шаг за шагом яснее — тропка не та, и даже вовсе не тропка, а лишь небольшая узкая прогалинка, случайно возникшая.
Сердце подсказывало идти туда, но сердце у нее было глупое, она давно поняла. Голова тоже глупая, и не решать бы Нээле ничего, а сидеть на пригорке и ждать. Но потеряно направление, остается идти, куда вроде бы тянет, а то больно уж неуютно стоять в этих зарослях. Страха так и не испытала; солнце, хоть загороженное ветвями, все же угадывалось, да и высоко еще было. Пошла примерно туда, куда раньше указал Энори — как раз прогалинка удобная туда смотрит.
Если верно поняла, воины Сосновой в той стороне… а неверно — бояться нечего, полдень, а Энори ее следа уж точно не потеряет.
**
Никого не осталось, но А-Юй смог ускользнуть. Он умел становиться тенью среди теней, лягушкой на болотной кочке, булыжником в каменной кладке. Он мог бы пойти к шаману в ученики, большая честь — но не захотел. Вэй-Ши ценил его, но именно поэтому не с собой взял, а позволил вести часть своего отряда. И они хорошо шли, запутали следы, и знали — если остальные и сгинут, люди рядом с А-Юем доберутся до севера. А там — почему бы и нет? — и до своего войска.
Но потом карта пропала, и А-Юй был уверен, что видел в ночи знакомый силуэт. Мельком, но хватило ему. Сперва исчез проводник, а потом и карта пропала, и некому было ее похитить, кроме него, тоже тени. Просто враг убил бы хоть одного из рухэй. А этот забрал обратно свой дар — и после этого отряд заблудился. Хоть и помнил А-Юй карту, не стало толку от той памяти, будто рисунок другим подменили. И пришлось уже оставлять следы — пару раз набредали то на стоянку охотников, то на деревню.
Теперь А-Юй лежал среди папоротников, вдыхая острый запах стеблей и сырой земли, и ждал, пока искавшие его пройдут мимо. Пока спасло то, что его хотели не просто убить, а непременно взять живым — он был единственным уцелевшим, и мог многое рассказать. Его уже поймали недавно. Только веревки оказались непрочными, а может, помогли амулеты, которыми он под кожаной курткой был увешан, как елка шишками. Он сбежал, и теперь его искали. Он видел железные бляхи на их доспехах, слышал звяканье металла и чужую речь. Давно рассвело, но деревья здесь клонилось одно к другому, не давая лучам проникать вниз свободно. Солдаты были везде, но не замечали моховую кочку, лягушку, обломок опавшего ствола, которыми стал А-Юй.
А потом невдалеке возникла другая фигура, и А-Юй на миг позавидовал — этот даже не прятался. Он спокойно стоял почти что среди солдат, и те не замечали его. Но он, видно, все-таки всемогущим не был — скрывшись от взора солдат, сам не заметил лежащего. Тогда А-Юй понял, что ошибался — главным было не вернуться домой, главным было убить. Он чуть приподнялся — прицелиться было нетрудно — и метнул дротик.
…И никогда не узнал, что попал, и удаче своей был обязан испытанной зависти и радости осознания — гнев или ненависть выдали бы его. Попал, но не спасся.
Через пару мгновений он был уже не просто мертв, его не существовало и в мире духов, а тело от чужого толчка скатилось в овражек, на дне которого еле текла небольшая, зеленая от ряски речушка.
Тот, в кого А-Юй бросил дротик, с трудом прошел шагов десять, зажимая рану, чтобы не оставить следов крови; он упал в полускрытую в папоротниках в старую яму-ловушку: там не нашли бы проходившие мимо солдаты.
А они так и не услышали, не поняли ничего, только пара человек прислушались — вроде хрустнули ветки.
Сегодня удача сопутствовала охотнику: он почти сразу подстрелил пару горлиц. Отходить далеко от хижины было боязно, с тех пор, как слухи пошли, что в этих местах хозяйничают чужаки. Ладно бы просто хозяйничают — убивают. И он сам видел чужие следы и кое-как затушенное костровище. Немало народу, человек десять, пожалуй…
Он бы охотился дальше, но до слуха донеслись крики и лязг железа, и он поспешил вернуться, запереть дверь на засов, словно маленькая охотничья хижина могла защитить. Часа два, не меньше прошло с того времени, как услышал звуки схватки; тогда только решил наведаться и посмотреть.
До места он не дошел, увидев немного крови на листах папоротника, рассеянные брызги, словно кто кистью встряхнул. Листья примяты не были, разве что разорвана росшая меж них паутина. Он знал — там, внизу, была старая ловушка, вырытая еще другим охотником. И сейчас в этой яме кто-то лежал.
Он сперва понадеялся — зверь, но нет, то был человек. Одного взгляды было довольно, чтобы понять, с такими ранами не живут. Но этот еще почему-то дышал.
— Жаль-то тебя как, молодой ведь совсем, — пробормотал охотник, свесившись в яму. И за свою шкуру было страшно — а ну как здесь целая банда поблизости? Что за звуки сражения были недавно? Но не оставлять же здесь, хотя, может, и разумней было бы дождаться его смерти и прямо тут могилу устроить. И все-таки жалко… не по-человечески это, сидеть рядом и просто ждать.
Поэтому спустился в яму и достал раненого — тело того оказалось неожиданно легким, словно вместе с жизнью его покидал и вес. Крови было не слишком много, но, когда с усилием вытащил дротик, она хлынула, заливая и одежду охотника. Тот ощутил досаду — поблизости нет ручья, а когда засохнет, поди еще отстирай. Перевернул человека на спину, гадая, стоит ли пытаться хоть из мха и его же рубашки повязку соорудить, или уже бессмысленно.
Когда распахнулись глаза, неподвижные, как у слепых, он успел удивиться и даже обрадоваться, хотя чему бы, все равно ведь не выживет. Зеленоватому свету на лбу раненого тоже успел удивиться, и это было последнее его чувство.
…Пальцы опустились на глаза, закрывая их, навсегда изгоняя из них увиденное страшное. Затем несколько веток папоротника легло на тело охотника, не скрывая его: лишь знак внимания, уважения к умершему.
Тень брела от ствола к стволу, с трудом, опираясь на них, но невесть как среди папоротников и подлеска ухитряясь выбирать место, где можно пройти. То место, где не так давно шел погибший охотник. Низкая косоватая хижина показалась среди деревьев; тень приблизилась, сорвала с дверного косяка защитный знак, сплетенный из заговоренных ниток и корешков, и исчезла внутри; дверь осталась полуприкрытой. Брошенный наземь защитный знак был почти неразличим среди лесного сора, лишь немного красного блестело на нем, но кровь быстро высыхала.
Удержать жизнь в теле было сложнее, чем воду в дрожащих ладонях. Тело испытывало не боль, а невозможность существовать. Эта оболочка все же являлась слишком человеческой, чтобы легко перенести такие ранения. Тогда, со стрелой, было легче. Не возникало сомнений, как поступить.
