— Сегодня вечером у храбрых хорьков не будет вожака! — дерзко ответил парень, и его белые зубы сверкнули на солнце. Что-то при виде его зубов смутило Кархаса, но он не успел сообразить что. — Если ты не уйдешь отсюда по доброй воле!
— Я увезу сегодня твою голову! — закричал Кархас, начиная злиться. Черноволосый щенок был вдвое моложе его, а дерзок был не по годам.
— Увези хотя бы свою шкуру! — весело ответил Огнеяр. Он видел, что противник его злится, а именно это ему и было надо. — И эту дохлую морду, которая заменяет тебе голову.
— Могучий дух Кулема-Эляйн пожрет тебя! — в ярости от такого оскорбления закричал Кархас и бросился на противника с занесенным копьем. Это было священное копье волка Метса-Пала, прародителя личивинского племени Волков, и никогда оно не знало промаха в руках вождя.
— Тихо! — Смеясь, Огнеяр легко отпрыгнул в сторону, и конь Кархаса промчался мимо. — Куда же ты, великий и могучий хорек? Посмотри сюда!
Справившись с конем, Кархас обернулся и занес копье для броска. Но смех противника сбивал его с толка, в глазах мелькало то ли от солнца, то ли от ворожбы, но копье его пролетело в трех шагах от противника.
— Твоя дохлая морда слепа и беззуба! — крикнул ему Огнеяр. — Смотри, какими бывают волки!
И вдруг лицо его потемнело, глаза вспыхнули красным, как угли, нижняя часть лица двинулась вперед, уши торчком встали на затылке — и перед Кархасом оказался человек с волчьей головой. Та же осталась серая накидка с широким поясом, те же серебряные браслеты блестели на запястьях, но руки, сжимавшие топор, стали волчьими лапами. Общий крик ужаса и изумления пролетел над опушкой и над заборолом, люди не верили своим глазам.
Словно какая-то сила толкнула Кархаса в грудь, он свалился с коня прямо в снег, конь его с испуганным ржаньем помчался прочь. Личивинское войско, бросая оружие и забыв о своем вожде, с истошными воплями бежало к лесу и скрывалось за деревьями. А Кархас барахтался в снегу и не мог встать, волчья морда надвинулась ему на глаза и не давала смотреть.
— — Вставай, щенок! — слышал он низкий, нечеловеческий голос. — Ты ведь вышел на битву!
Кое-как стянув личину на затылок, Кархас встал сначала на четвереньки, потом на ноги. Человек-волк стоял в трех шагах от него, топор покачивался в опущенной лапе, но не оружие, а свирепая волчья морда на человеческих плечах внушала неодолимый ужас. Сам мир Сильных Зверей, мир Леса, которому личивины поклонялись и приносили жертвы, стоял против него во всей грозной силе.
— Теперь ты видишь, кто перед тобой! — доносилось из волчьей пасти. — Ступай в свою нору и не смей показываться в этих землях. В другой раз я сдеру с тебя и дохлую, и живую шкуру!
Боком, не смея пройти мимо человека-волка, Кархас на непослушных ногах кое-как проковылял, обойдя его стороной, пятился к лесу, боясь повернуться спиной. Волк тихо рыкнул сквозь зубы; Кархас пустился бежать со всех ног, не заботясь даже о своем достоинстве вождя, всепоглощающий ужас гнал его ледяной плетью, дыхание сбивалось, красные круги расходились перед глазами.
В город Огнеяр вернулся уже в человеческом облике. Покачивая топором, который ему так и не пригодился, он оглядел высокие, обитые железными листами ворота и подумал с беспокойством, а впустят ли его обратно. Эх, Дивий, все-то у тебя через голову! Один город нашел, где тебя в люди приняли, — и тут не удержался, волк из-под человечьей шкуры рвется! Не бывать тебе, как видно, человеком!
Но ворота раскрылись как по волшебству. Воротная стража, жители Велишина, кмети в молчании встречали Огнеяра, не зная, как к нему отнестись. Он спас их от дикого воинства, но не опаснее ли был он сам?
Князь Скородум торопливо шел ему навстречу.
— Видишь, почтенный, мне не понадобилась кольчуга! — весело крикнул Огнеяр еще издалека, и при звуке его человеческого голоса, уже знакомого и привычного, морщины на лбу Скородума несколько разгладились, на лице отразилось облегчение. Он поднял руку, будто хотел похлопать Огнеяра по плечу, но не решился.
— А ты хорошо сделал, сын мой, что прогнал его, не проливая крови! — сказал он, всматриваясь в лицо Огнеяра. А оно было таким же, как прежде, только волосы на лбу взмокли от пота и дышал Огнеяр чуть чаще обычного, словно и правда бился на поединке.
«Все равно я не стал бы жрать такую вонючую дрянь!» — подумалось Огнеяру, но это была волчья мысль, застрявшая в человеческой голове, и он промолчал.
Видя, что их князь приветлив с оборотнем, вели-шинцы опомнились от боязливого удивления, загомонили, стали благодарить Огнеяра. Скородум увел его назад в терем, велел подать пирогов и меда, и Огнеяр накинулся на еду, как настоящий волк. Даже неполное превращение отняло у него немало сил, и теперь он был очень голоден. Скородум сидел рядом и с интересом смотрел, как он ест. И Огнеяр опять вспомнил Милаву, свою первую встречу с ней, пирог в ее протянутой руке.
— Что ты так смотришь, почтенный? — не переставая жевать, спросил он, надеясь отвлечься разговором. — Ты думал, что теперь я ем только сырое мясо?
— А ты можешь его есть? — с детской любознательностью спросил Скородум.
— Могу. Но только когда у меня волчьи зубы и волчий желудок. То есть когда я совсем волк.
— А тебе не трудно было превратить одну голову? — продолжал расспрашивать Скородум, но Огнеяра почему-то совсем не раздражали его вопросы. — Я не слышал об оборотнях наполовину. Говорят, есть где-то люди с песьими головами, но это, наверное, пустые байки.
— Брехня собачья! — подтвердил Огнеяр. — А одну голову трудно превратить. Труднее, чем целиком. Через плетень, скажем, прыгать не велик труд, а вот попробуй с размаху на верхний край запрыгнуть и удержаться!
— А еще говорят, надо нож в пень воткнуть и через него кувыркнуться. Правда это? — снова спросил Скородум.
— Брехня собачья, — повторил Огнеяр с истинно волчьим презрением к собакам и к пустой брехне. — Дух звериный в себе в кулак собрать надо. Не через пень надо кувыркаться, а через себя самого. Кому дано богами — тот и через горшок обернется. А кому нет — только на нож напорется, да и все.
Скородум слушал его с той детской любознательностью, которая и наградила его мудростью долгой жизни. Сидящий перед ним смуглый черноволосый парень с белыми звериными клыками оседлал, казалось, саму грань миров, мира людей и мира Леса, его глаза были открыты в оба эти мира сразу. Те, кого пугало и отталкивало все чужое, видели в нем только звериную половину и боялись его, забывая, что вторая половина в нем — человеческая. Он не человек и не волк, он — оба сразу, и даже Скородуму нелегко было взять это в толк. И все же он благословлял судьбу за эту встречу, открытое окно за грань миров. Не каждому выпадает встретить такое, а понять — еще меньшим.
