Искореженные паровозы и вагоны валялись по одному, близко друг к другу, то непрерывной лентой длиной в десятки метров, а иногда попадались целые завалы, где они лежали один на другом в два или три этажа. Мы ехали как бы в тоннели, созданной из разбитых поездов. Чаще всего такие картины представлялись в местах, где густые темные леса близко подходили к железной дороге. Взорванные и пущенные под откос немецкие поезда виднелись повсюду. Где больше, где меньше. Все это я видел из окна немецкого санитарно-пассажирского поезда, в котором проехал от Конотопа до Минска, от Минска до Могилева и от Могилева до Бобруйска. Некоторые говорили, что для немцев подобные действия партизан всего лишь булавочные уколы. Я бы не сказал так. Если это были булавочные уколы, то булавки партизан были отравлены. Они принесли смерть тысячам немецких солдат и уничтожили огромное количество боевой техники. Если посчитать немецкие потери на всех дорогах, то это будет много. Глядя из окна движущегося вагона, я видел следы боевых подвигов советских партизан на расстоянии сотен километров. В голову приходили сравнения: кто больше нанес ущерба на железных дорогах, партизаны немцам или немецкая авиация нам, русским при бомбежках железных дорог. Тогда мне показалось, что партизаны вполне рассчитались с немцами, и даже больше. Но и немцы делали максимум всего, что могло бы снизить их потери от партизан. Вдоль всей линии железной дороги, на расстоянии метров сто-сто пятьдесят были вырублены леса. В местах более опасных подходы к линии были густо оплетены колючей проволокой и заминированы. На всем протяжении дороги через небольшие промежутки стояли бункера с солдатами, а между ними ходили патрули. Поезда шли медленно. Несмотря на все предосторожности, партизаны все же умудрялись взрывать и обстреливать движущиеся поезда. Взрывали даже в дневное время.
Однажды, где-то за Гомелем в сторону Минска, наш поезд ехал довольно таки быстро, и ни что не предвещало опасности. Я смотрел в окно вагона, разглядывал леса и во множестве разбитую немецкую технику. Впереди поезда раздался негромкий взрыв. Никто на него даже внимания не обратил. Но через несколько секунд наш вагон так здорово тряхнуло, что вперед по ходу поезда полетели люди, вещи. Зазвенели выбитые из окон стекла. Первое мгновение никто ничего не мог понять. Все вопросительно смотрели один на другого. Кто-то негромко произнес: 'Партизанен'. Потом, когда люди повыскакивали из вагонов, выяснилось: впереди идущий паровоз с пустой платформой подорвался на партизанской мине. Идущий позади него наш поезд не успел затормозить и врезался в него. Сразу после столкновения из леса застрочил пулемет. Очередь была длинная, после чего все стихло. Пули попали поверх вагонов и никого не задели. Охрана поезда несколько раз стрельнула в сторону леса, скорее всего для порядка, и все стихло. Пока стоял поезд, я сбегал к месту взрыва, посмотреть, что там произошло. Заряд взрывчатки был небольшой и смог вырвать кусок рельса длиной с полметра. К месту взрыва собрались любопытствующие немцы, стояли молча, будто так должно было быть. Рельсу заменили, и поезд без гудков снова продолжил свой путь на запад. Пока демонтировали колею, рельсу, за нашим эшелоном собралась длинная цепочка поездов. Все ждали, пока двинется наш. Вскоре мы поехали.
Поезд часто останавливался посреди поля, далеко от станции, потому что впереди нас партизаны взрывали путь и мы снова ждали, пока отремонтируют дорогу. Теперь уже впереди и позади нас виднелась длинная вереница поездов, ожидающих, пока где-то отремонтируют дорогу. Мы так иногда подолгу простаивали среди леса или в поле. Солдаты, пассажиры, выходили из поезда, разговаривали с охраной дороги. Охраняли дорогу немцы вперемешку с русскими легионерами.
Через несколько часов медленной езды наш поезд снова подорвался на мине. В этот раз под откос упало два вагона. Заряд взорвался под вторым или третьим вагоном от паровоза и грохот от взрыва был очень сильный. Вагон, под которым взорвался заряд, по-видимому, подбросило вверх. Он покатился под откос и потянул за собой следующий вагон. Поезд сразу остановился. Люди и их вещи полетели по ходу движения поезда, началась паника. Когда поезд остановился, многие, в том числе и я, вышли посмотреть на происшедшее. Метрах в ста - ста пятидесяти от нас темнел густой Белорусский лес. Пространство между лесом и поездом было отгорожено колючей проволокой. По насыпи прохаживался часовой, охранник в немецкой форме и с винтовкой. Возле сошедших вагонов толпились люди, солдаты и железнодорожники. Кто-то кричал, другие громко отдавали команды. Все что-то делали, бегали, кричали. Я смотрел издали. Насмотревшись, пошел к своему вагону. Там, возле него, стоял солдат моего возраста. Он комьями земли бросал в сторону леса. Метрах в двадцати от насыпи и ограждения из колючей проволоки, паслась корова. Она мирно щипала траву и нисколько не обращала внимания на его старания. Я спросил по-немецки, чего это он делает. Солдат посмотрел на меня и по-русски ответил, что эта дура залезла на минное поле. Подорвется же. Корова отходила от солдата все дальше к лесу.
В стороне от леса виднелось поле и село, оттуда, наверное, и пришла корова. Когда бросаемые камни перестали долетать до нее, мы уселись на насыпи. Солдат оказался из советских пленных, а теперь у немцев нес службу по охране дороги. Он рассказал, что с началом немецкого наступления под Курском, партизаны сильно активизировали свои действия. Сегодня, как он выразился, от них нигде никакого спасу нет. Они как муравьи, лезут в любую щелку. Вот, как эта корова. Как она залезла туда? Разнесет же ее. Жалко корову. А что будет со мной потом? Меня обвинят в нерадивости, плохой службе, скажут, что я демаскировал минное поле и этим оказал помощь партизанам. Наговорят, чего хочешь. Хуже всего, если опять запрячут в лагеря. Вытащить ее с минного поля тоже могут
заставить. А там мины. Попробуй, сунься. Вот стерва бездомная. Что б ты сдохла! А что, обязательно на этом месте партизаны будут взрывать снова? Здесь уже взорвали. Мало что ли других мест на дороге? Видал, сколько поездов остановили? - и он указал рукой на вереницу эшелонов. - Сегодня партизаны работают здорово, ничего не скажешь. А сколько под откос пустилиЁ
Было интересно узнать, кто он, что за человек, потому я спросил:
- Ты сам пошел к немцам, или как?
- Да, что говорить об этом. Жить то надо. Умирать с голоду в лагерях никому не хочется. Наши от нас, пленных, отказались. Заявили, что у них пленных нет, а есть изменники родины. Попробуй, попади к ним, замордуют. Лучше уж умереть у чужих, чем с позором прикончат у своих. Немцы, хоть они и чужие, но не обижают, за мою службу кормят, да еще деньги платят. Сегодня я пока живой, а там видно будет, что к чему. Может быть, и домой еще вернусь.
