— Мне кажется, ты недооцениваешь Юлана. Если когда-то он и был простым животным, то теперь перестал им быть. Он сделал свой шаг в магию. — И чья в том вина?
— Во-первых, Вадина, который охотился на королеву диких кошек и принес сюда ее детеныша. Во-вторых, твоя и моя, потому что мы надолго потеряли из виду нашего собственного детеныша. В-третьих, самого Саревана, который нашел дорогу к клетке, при помощи магии сломал замок и дал клятву побратима дикому коту. Разве мы могли подумать, что в пять лет у него хватит сил для этого и что он отдаст свое сердце самому опасному из хищников мира?
— Что сделано, то сделано, — сказал Мирейн. — К тому же я не думаю, что это принесло вред. Зверь не единожды спасал мальчику жизнь. Он не может участвовать в заговоре. Но вот в том, что Асаниан объявил войну, сделав это в своем обычном утонченном и коварном стиле, — в этом я уверен. Они выбрали мишенью моего сына. И они заплатят. — Его голос зазвучал глуше. — Все они, до последнего человека, заплатят за это.
— А вдруг кто-то хотел добиться именно этого? Ведь любой знает, что единственная твоя слабость — принц Саревадин.
— Он мой сын. И он — единственное, что у меня есть. — Мирейн… — начала Элиан.
Он остановил ее поцелуем, который, судя по звуку, длился очень долго и закончился весьма неохотно. Когда Мирейн вновь заговорил, его голос был тихим и печальным.
— Я много чего совершил на своем веку, но жалею лишь о том, что дал тебе всего одного сына. — Мне вполне достаточно Саревадина. — Конечно. Но я мог бы подарить тебе и дочь. — Мне не надо больше того, что ты дал мне. — Ее голос прозвучал странно. Сареван, который слушал их как завороженный, не мог определить, в чем эта странность. Стоило ему заметить ее, как она тут же пропала. — Мне не нужно больше, чем я имею. Но я не хочу, чтобы ты уничтожил целую империю только ради его безопасности.
— А разве для этого может найтись более веская причина? — Для этого вообще не может быть причин! — закричала Элиан. — В том, что он страдает, виноват он сам, и ему об этом известно. Он не хочет мести. Он не хочет войны.
— Он получит и то и другое. — Чтобы прекратить это, он умрет. — Не умрет.
— Откуда ты знаешь? — Волна ее гнева докатилась до Саревана, заставила его слиться с собственной тенью и прижаться к холодной каменной стене. — Я носила его в своем теле и все еще чувствую его там. Весь он — сплошная открытая рана, и он сделает все что угодно, лишь бы положить конец этим мучениям.
— Ему ничего не придется делать, — снова сказал Мирейн, суровый как камень. — Я отомщу за него. Он будет править миром вместе со мной, а тем, кому вздумается пойти против нас, не жить.
— Послушай, человек! — Если бы Сареван не оцепенел от того, что услышал, он улыбнулся бы ее негодованию. — Для тебя существует что-нибудь кроме силы? Ты намереваешься уладить это дело мечом, ни во что не ставя желания сына, да еще ждешь от него благодарности.
— Но как еще можно распутать этот узел? Когда Илариос взошел на трон, я мог бы выселить против Асаниана. Но я был осторожен, я был милосерден. Я оставил их в покое, вел себя как дурак. Видишь, чем теперь мне приходится платить: в опасности мой собственный сын. Если он погибнет в зависимости от того, как кончится война, я клянусь тебе, в Асаниане не останется камня на камне. Я сровняю его с землей.
— Не раньше, чем я это позволю. — Она была так же сурова, как и он. — Но это будет тебе стоить не только жизни Вайяна. Это будет стоить тебе моей жизни. — Нет.
Воцарилось молчание, словно перед этим над ними прогремел гром. Рука Саревана сама собой потянулась к гобелену и отвела его в сторону. Они не видели сына. Они стояли лицом к лицу и смотрели друг другу в глаза.
— Я иду со своим богом, — сказал Мирейн. — И он подарит мне победу.
Элиан тряхнула головой. Все возражения Саревана огненным вихрем промелькнули в ее глазах. Она занесла руку — Мирейн стоял не двигаясь — и прижала ладонь к его щеке.
— Я люблю тебя, — сказала она еле слышно. — Я люблю тебя больше всего на свете.
Он повернул голову, чтобы поцеловать ее руку. Их глаза встретились; они долго смотрели друг на друга, а потом отвели взгляды. Не сказав ни слова и так и не заметив того, кто наблюдал за ними, они вышли из комнаты.
Сареван, спотыкаясь, выбрался из ниши. Забытые смятые ковры лежали перед ним. Он стоял над ними и дрожал, не в силах остановиться. У него вырвались слова, с которых он хотел бы начать разговор:
— Отец, подумай. Что такого может сделать война, чего не могут слова и мудрость?
Он уже получил ответ. Война может отплатить за глупость человека. Положить конец древней вражде. Подарить Мирейну власть, ради которой он был рожден и которую собирался впоследствии передать этому молодому безумцу — своему сыну.
— Но только если я ничего не смогу поделать, — сказал Сареван. — И только не такой ценой.
Дрожь, охватившая его, улеглась. Он обрел способность двигаться. Гордо держать голову. Принять самый легкомысленный вид. Шагнуть под ослепительный свет Аварьяна.
* * *
Сареван покорил Керуварион своим присутствием, своей улыбкой и произнесенными там и сям словами. Он прошел через весь дворец; целый час просидел в зале для аудиенций; как магнит, притянул к себе молодых придворных. Вскочив на Брегалана и взяв с собой Юлана, он объехал весь Эндрос. Он смеялся над солдатскими шуточками воинов своего отца, разделил трапезу со своей собственной стражей и навестил зхил'ари с Лунных Озер, которые устроили ему шумную встречу.
Со своей башни Сареван пропел гимн заходящему солнцу и позволил уложить себя в постель нянькам, которые не переставая кудахтали над ним. Он не дал им кормить себя, но съел достаточно, чтобы унять самых шумных и заботливых.
— А теперь, — сказал он, — убирайтесь и оставьте меня в покое.
Он погрузился в тревожный, беспокойный сон. Перед глазами колыхался мрак безумия или пророчества. Смерть и разрушение; беспощадный свет солнца; новый ужас: неподвижное тело матери, а над ним — обезумевший от горя отец. Принц метался по кровати, взмахивая руками, словно это могло отогнать кошмар.
Мало-помалу он успокоился. Его дыхание стало ровнее, разум прояснился, а воля окрепла. Но больше он не решался заснуть. Он лежал и разглядывал лунные дорожки на полу своей комнаты. В открытые окна врывался свежий ветер; тени плясали, то убаюкивая, то пугая, то завораживая. Одна из них очень напоминала человеческий силуэт, двигавшийся с плавной грацией. Остальные тени то приближались, то отступали под порывами ветра. А этот силуэт часто замирал на месте, но не отступал назад.
