— Мда, Хийси, да в царстве Морского царя, да без леса — это, без всякого сомнения, самый лучший бред за прошедшие дни, — сказал Садко вслух, и прислушался к своему голосу. Звучал он нормально, звучал он естественно. Тогда музыкант провел рукой по струнам:
— Белый снег, серый лед на растрескавшейся земле.
Одеялом лоскутным на ней город в дорожной петле.
А над городом плывут облака, закрывая небесный свет.
А над городом желтый дым — городу две тысячи лет.
Прожитых под светом звезды по имени Солнце.
Две тысячи лет война, война без особых причин.
Война — дело молодых, лекарство против морщин.
Красная-красная кровь. Через час уже просто земля.
Через два на ней цветы и трава.
Через три она снова жива и согрета лучами звезды по имени Солнце.
Мы знаем, что так было всегда: кто судьбой больше любим,
Кто живет по законам другим, и кому умирать молодым.
Он не помнит слово «да» и слово «нет»,
Он не помнит ни чинов, ни имен,
И способен дотянуться до звезд, не считая, что это сон.
И упасть опаленным звездой по имени Солнце[89].
Из тумана, в который скрылся Хийси, вышли Илейко Нурманин по прозвищу Чома, неизвестный человек с широкой улыбкой на устах и давешний бегун-леший.
— Я же говорил, — сказал Хийси. — Это самый настоящий Садко-купец, богатый гость.
2. Как Садко познакомился с Морским царем
Садко отложил свое кантеле и с интересом посмотрел на появившихся перед ним людей. «Какой странный оптический обман зрения!» — подумал он. — «Такие образы, такие характеры. Но почему бы жену мою не показать? Трое бородатых дядек — это хорошо. Но вот Чернава — это лучше».
— Эй, — сказал Хийси. — Ты меня не помнишь?
— Помню, — ответил Садко.
— А меня? — спросил Илейко.
— Помню.
— И меня? — поинтересовался Пермя.
— Да, — пожал плечами музыкант.
— Илейко, — обратился к спутнику леший. — Он сейчас и Андрея Первозванного вспомнит. Чего-то мозги у него набекрень.
— Или это не Садко, — сказал Илейко. — Норны морок на нас наслали.
— Надо ему по голове как следует стукнуть, — очень авторитетно заявил Пермя. — Тогда…
— Тогда я стану фиолетовым, — оборвал его музыкант. — Какого лешего меня по голове бить? Сами вы мороки. Где вы, парни, на берегу Ильмень-озера?
Троица непонимающе переглянулась. Ильмень? Новгород, что на Волхове стоит? Но природа вокруг была какая-то не такая: кусты — сплошные колючки, камни, обожженные солнцем почти до белого цвета, горы и запах моря.
— Ну, окажись мы на берегу Ильменя, я бы тоже удивился, — сказал Пермя. — Мы не должны быть ни там, ни здесь. Мы должны быть где-то в другом месте.
— А где? — поинтересовался Садко.
— У дерева Иггдрасиль, — ответил леший. — Мы же там все были?
— Так, парни, — сказал Илейко. — Надо бы нам разобраться. Я верю в вас, но не верю в Садка. Он не верит ни в кого из нас. Из этого следует, что нам подобает как-то договориться, принять решение, которое бы устроило всех.
В это время из тумана вышла лошадь, видимо, утомившаяся стоять в сырости, встряхнула своей гривой и мимо троих странников прошла к Садко, до сих пор сидевшему на камне. Она не стала тратить время на всякие разговоры — все равно по-лошадиному здесь никто не понимал, потянулась губами к руке музыканта, и тот, без раздумий, погладил ее по голове. Глаза его округлились, и он спросил тихим шепотом:
— Кто это?
— Это моя лошадь по имени Зараза, — ответил Илейко.
— Так она настоящая? — вопрос, достойный самого честного ответа.
— Парни, — сказал Пермя. — Похоже, мы куда-то попали.
— Кто вы? — Садко никак не мог выбраться из создавшегося образа: тугодум, тугоум и вообще — все туго.
Хийси подошел к нему и встал рядом с Заразой. Он пытливо смотрел музыканту в глаза.
— Старик, — сказал он. — Неужели забыл, как однажды зимой ты, еще только начинающий свою музыкальную жизнь в Новгороде, сам пришел ко мне. Ну, не ко мне, конечно, а к даме одной.
— Мишка! — обрадовался Садко и даже встряхнул головой, словно отгоняя наваждение. — Мишка Торопанишка! Живой! Ну, да — это я предупредил тебя, чтоб уходил. Мне, вообще-то, Омельфа наказала. Иначе люди князя всякое могли учудить. Ну да ладно, дело прошлое. Илейко с тобой — вот диво! После Соловья-разбойника[90] о тебе и Сампсе легенды слагают. А с вами — кто?
Путники заулыбались — вроде бы музыкант в себя пришел. С таким и общаться можно.
— Имя наше Пермя Васильевич, — представился Наследник[91]. — Из Биармии я.
— Дела! — даже присвистнул Садко. Он поднялся с камня и обошел всех троих пришельцев, осматривая их с головы до ног. — Ну, вы парни, и попали!
— Куда? — хором спросили те.
Музыкант хотел что-то ответить, соответствующее моменту и настроению, но сдержал себя, и слова, готовые сорваться с языка, переложил на более культурный ответ.
— В такое место, откуда ни мне, ни вам, похоже, на сегодняшний день выхода нет. Мы с вами, братцы, на Геллеспидах, на самом краю Земли. И выбраться отсюда, пожалуй, посложнее, чем сюда попасть.
Где-то в горах раздался свист, ему в ответ, приглушенная расстоянием, прилетела не менее витиеватая трель. Такие звуки издавать могли только люди. Ну, или не совсем люди, но схожие с ними по строению тела, а особенно — горла, языка и мышц брюшного пресса, не говоря уже о языке, зубах и пальцах рук. Мишка тоже захотел свистнуть, чтоб было ясно, что и они не лыком шиты, но Садко вовремя прикрыл ему рот своей огромной ладонью.
— Не надо пока привлекать к себе внимание, — почему-то понизив голос, сказал он. — Для тебя — это просто свист, а для них — вся информация. Можно даже сказать — язык у них такой. Для разговоров с одной горы на другую. Пес его знает, что ты можешь насвистеть. Вдруг — смертельные оскорбления.
— Как это — насвистеть? — удивился леший. — Свист — он и в Африке свист.
— Может быть, в Африке и так — не знаю, не довелось бывать — но на Геллеспидах свист — это средство общения. Разговор такой, способ речи. Ясно?
— Стесняюсь спросить, — поднял руку, как на вече, Пермя. — Для кого это — для них?
Садко снова оглядел своих земляков, словно не решаясь, с чего бы начать, но ответил односложно:
— Гуанчи[92].
Но начинать рассказ о неведомых гуанчах следовало бы с совсем давних событий, имевших место в далеком Новгороде и случившихся с совсем другими людьми. Садко помнил о минувшем времени, будто это было вчера.
