— Да, я хочу, — сказала Аник. — Я хочу поехать. Можно мне будет взять с собой Уту?
— Лекарку? — князь нахмурился. — Она не нашего народа, и чем меньше ты будешь иметь с ней дело, тем лучше. Возьми Арвик.
— Арвик собирается замуж за Горди, — возразила Аник, — и грешно было бы разрушать ее счастье. К тому же, отец, — быстро добавила она, видя, что князь продолжает хмуриться, — мать Проклея пишет про женщину для услуг, служанку — разве горянка, пусть даже и самая бедная, согласится пойти в служанки?
— Тут ты права, дочь, — согласился князь. — Я не знаю, кого они держат в услужении там у себя, в Твердыне, но то, что ни одна из наших женщин не согласится называться прислугой, это правда. Ну, хорошо, бери кого хочешь.
4.
Аник приехала в поселок шаваб под вечер, когда солнце уже клонилось к закату. Она не была здесь с того давнего времени, когда играли свадьбу Вардана и дочери Хейнца, и хорошо помнила чистые улочки, и цветы в палисадниках, и яркие расписные заборы. Чисто здесь было и сейчас — шаваб успели убрать и привести в порядок улицы, но краска облупилась с переломанных заборов, и перед домами не было цветов. Джоджо, сопровождавший Аник, сказал:
— Эти твари — они так ненавидят людей, что крушат и ломают все, что только пахнет человеком. Вроде бы зачем им цветы или заборы? А гляди, как постарались, все перепакостили…
Шла жатва, время уборки хлеба, и в поселке не было видно людей. Только в одном палисадничке девочка шаваб лет восьми пропалывала грядки. Увидев дочь князя, девочка встала с коленок и одернула запачканную землей юбку.
— Ты не подскажешь, где я могу найти дочь Волофа? — вежливо спросила Аник на языке шаваб.
Девочка смотрела на нее, вытаращив глаза, и явно не понимала, чего от нее хотят.
— Ты неправильно спрашиваешь, дочь князя, — проворчал Джоджо на горском. — У них так не говорят. Покажи нам дом Уты, лекарки, — обратился он к девочке на шаваб.
— Черной Уты? — переспросила девочка, — той, которая училась у старой Анны?
— Почему черной? — удивилась Аник, но добавила: — Да, да, ее.
— Я провожу вас, — сказала девочка и вышла из садика.
Ута жила на самом дальнем конце улицы, протянувшейся вдоль всего поселка. Дом ее родителей показался Аник беднее прочих — он был меньше и крыт соломой, а не черепицей, как другие дома шаваб.
— Вот, — указала девочка пальцем, — она здесь живет. Только вряд ли она дома, все в поле сейчас.
— Ничего, мы подождем. Спасибо тебе, девочка.
— Меня зовут Бертой, дочь князя. Ты лечила меня, когда мы жили в крепости, ты не помнишь?
Аник пожала плечами.
— Ты изменилась, Берта, подросла и похорошела, — сказала она, — вот я и не узнала тебя.
— А зачем ты ищешь Уту?
Аник начала сердиться.
— Это мое дело, — надменно сказала она. — Ты помогла мне найти ее дом, спасибо за это, а теперь иди и занимайся своими делами.
— Нет, я просто хотела сказать… А этот человек никому не расскажет?
Аник удивилась и еще больше разозлилась.
— Что за секреты? — спросила она. — Что за такое тайное хочешь ты сообщить мне, что сомневаешься в сдержанности моего спутника?
— Нет, просто я слышала — говорили женщины, и пастор тоже, новый пастор, что Ута — ведьма, иначе ей не удалось бы сделать то, что она сделала, и как она всех лечила, и что горцы ее называют госпожой, как ни одну взрослую женщину в поселке, и что ты — ты только не сердись пожалуйста! — тоже ведьма. Но я не верю, поэтому я тебе говорю все это. Ты добрая, а ведьмы добрыми не бывают, они продают свои души дьяволу и пляшут с чертями голые, а ты никогда не будешь плясать голая с чертями…
— Тьфу, ты! — сплюнул Джоджо в сердцах. — Воистину, нельзя водиться с этими дурными шаваб, такое сказать о дочери князя Варгиза, да поразит их всех сухота, этих балаболок!..
— Тише, Джоджо, — прервала его Аник, — мы обещали, что никому ничего не скажем. А Уте ты мне разрешаешь рассказать об этом, Берта? — спросила дочь князя у девочки.
— Если ты только не скажешь, откуда это узнала, — серьезно сказала девочка. — И тебе лучше встретиться с Утой где-нибудь в другом месте, чтобы вас никто не видел. Сейчас в поселке никого нет, кроме меня и еще детей, но они маленькие, они ничего не скажут. Но скоро придут люди.
— Чтоб дочь князя Варгиза пряталась от каких-то там шаваб, тьфу!.. — проворчал Джоджо.
— Я и не собираюсь прятаться, — возразила Аник. — И ваши люди должны понимать, что если мы встречаемся с Утой открыто, то, значит, нам нечего скрывать, правда?
— Не знаю, — пожала плечами маленькая Берта, — может быть.
«Ведьма, надо же, придумали какое! — думала Аник, дожидаясь Уту. — Нет, они и правда странные, эти шаваб.»
5.
Ута обрадовалась, увидев Аник, и потащила ее в укромный уголок в садике — там, среди кустов роз, стояла скамеечка. За те несколько недель, что подруги не виделись, Ута успела загореть, похудеть и вытянуться — юбка стала ей коротковата и высоко открывала лодыжки. И глаза у нее были другие, не такие, как в крепости — усталые и грустные.
Сначала девочки посплетничали — и в крепости, и в поселке случилось много нового, и общих знакомых было достаточно. Самой важной новостью было обручение Арвик и Горди, и девочки всласть наболтались о том, какое это счастье для родителей девушки, уже не надеявшихся на замужество дочери, да и Горди, потерявшему руку, трудно было бы найти себе жену лучше, мало кто согласился бы иметь мужа-калеку.
Когда эта тема была исчерпана, Аник приступила к самому главному.
— Отец посылает меня в школу, — сказала она. — В монастырь святой Шушан, там его сестра настоятельницей. Мне нужна спутница, женщина для услуг… Нет, ты не думай, я просто хотела бы, чтобы ты поехала со мной, я все равно все буду делать сама, но для других ты называлась бы служанкой, а для меня по-прежнему оставалась подругой, — затараторила она, увидев, как нахмурилась Ута. — А ты бы тоже смогла там чему-нибудь научиться, и мне было бы не так одиноко…
— Да нет, — с досадой отозвалась Ута, — я не поэтому. В конце концов, какая разница, как тебя называют, главное, как ты сама себя чувствуешь, правда? И как к тебе относятся люди, которых ты уважаешь или любишь. А работа — она работа и есть, позорно только безделье.
— Моя мама тоже так говорила, — обрадовалась Аник, — так поедешь?
— Я себе не хозяйка, — сказала грустно Ута, — а мои родители меня не отпустят. Мой отец — ну, он очень против того, чтобы я общалась с горцами.
— Но это же женский монастырь, мужчин там не будет! — возразила Аник.
