И мы оба увидели, как из-за деревьев, стоящих по пояс в тумане, поднялось что-то сиренево-бледное – по форме медуза… Вы видели, наверное, во всяких сувенирных лавочках продают волшебные лампы: прозрачные полые шары с маленьким шариком в центре, и от этого шарика к стеклянной сфере стекают электрические разряды, похожие на извивающиеся светящиеся нити? Вот и эта медуза чем-то напоминала те лампы, поскольку была соткана из множества таких извивающихся белесовато-сиреневых нитей. Она всплыла медленно и зависла, а потом чуть накренилась – длинные «щупальца» тянулись за ней, – и поплыла вперед, забирая вправо, явно собираясь перелететь дорогу нашему автобусу…
Я не помню, как мы с Патриком оказались рядом с шофером. В лобовое стекло, запотевшее значительно меньше, чем все остальные, «медуза» была видна отчетливо. Она проплыла над самыми деревьями совсем недалеко от нас, потом замедлила движение, сделалась более яркой и скорее синей, чем сиреневой, – и вдруг пропала, оставив после себя только след на сетчатке глаз. Я закрыл глаза, чтобы этот след проявился и запомнился. Так… в центре что-то вроде иглы или веретена, сверху веретена подвижный купол зонта с длинной бахромой по краям, а снизу – этакий опрокинутый полураскрывшийся одуванчик…
И тут фары загорелись – сразу ярко, так что окружающий туман вспыхнул, и больше не стало видно ничего; и приборный щиток осветился.
Водитель повернул ключ, мотор с полоборота зафыркал.
– Что это было? – спросила Патрик.
– А, – махнул рукой водитель. – У пиндосов в Норвегии какой-то особый локатор стоит. Как они его включат, так у нас тут всякое летание начинается. Сейчас хоть на малых газах гоняют его, а лет двадцать назад чуть весь Петрозаводск не спалили…
– Коля, не забивай детям голову этой гнилой ботвой, – сказал сзади Ладислав. – Никакой связи с локатором, сто раз проверяли. Это, ребята, здешние феномены, которые падкая на сенсации желтая пресса окрестила НЛО – будто название само по себе что-то объясняет. Случаются они часто, исследованиям не поддаются, познавательного интереса не имеют. Так что можно и дальше спать спокойно. Если будет что-то серьезное – я вас разбужу.
Мы с Патрик переглянулись и пошли обратно – греться. Сели поудобнее, закутались спальником… и уснули мгновенно как выключенные. Ладислав, кстати, рассказал после, что на «медуз» многие так реагируют, особенно при первых встречах. Потом привыкают.
В Калевале мы должны были просто отдохнуть и двинуться дальше, на северо-запад, но пришлось на сутки задержаться: оказывается, эмчеэсники, тренируясь, развалили нужный нам мостик и теперь сами его умело восстанавливали. Рудольфыч, который за долгие практики напрактиковался так, что мог стать почетным председателем Общества детей лейтенанта Шмидта, быстренько договорился с администрацией, и нам разрешили переночевать в школе. Там мы свалили вещи и пошли подкреплять здоровье в придорожную столовку нехитрой местной пищей. И некие мажоры, с городским снобизмом отказавшие столовке в доверии ввиду завалявшихся домашних бутербродов, остались в солидном проигрыше.
Пища оказалась простой, но отменной. Столовка – идеально чистой. Порции подавляли.
Толстые и довольные, мы немного пошатались по легендарному поселку, а потом вернулись в школу. Калевала – это такое место, где если ты не живешь, не работаешь или не приехал специально отдохнуть и порыбачить – то пристроить себя трудно. Нет, правда: тут красиво, но интуитивного интерфейса у этого места нет. Бывают такие квартиры, например, где хозяевам хорошо и удобно, а гостям некуда себя приткнуть. Это потом, вечером, Ладислав сводил нас и в бывший парк, который в тридцатых годах разбили на месте старого кладбища (после дождей на танцплощадке или на аллеях нередко находили косточки, а возле купален – черепа), и к сосне Ленрота, под которой тот слушал и записывал «руны» – не буквы древнего алфавита, разумеется, а карельские баллады – они тоже так назывались. От сосны, увы, остался только мертвый ствол…
– Так вот и от всей народной культуры, – вздохнул Ладислав. – Ленрот сетовал, что все приходится собирать по крохам. Теперь сам символ его работы обращается в труху. Наверное, это неизбежно, но все-таки жалко. Древняя культура может существовать сейчас только в очень изолированных сообществах… Вам фамилия Пéстов что-то говорит? Эско Пестов?
Мы трое: он, я и Патрик – немного отстали от остальных. Тем что-то рассказывал Рудольфыч.
– Нет, – сказал я.
Патрик пожала плечами.
– Потомок одного из декабристов, после амнистии семья перебралась в Гельсингфорс, там он и родился где-то в самом конце девятнадцатого века. В финской гражданской войне воевал на стороне большевиков, попал в лагерь, едва выжил. Бежал через границу в Карелию, осел в Петрозаводске. Работал журналистом, писал на финском языке. В тридцатых годах начал собирать карело-финский фольклор. Но не традиционный, а сакральный. Тайный. Принято почему-то считать, что сакральный фольклор – это матерные частушки. На самом деле матерные частушки – это так, шелуха, внешняя оболочка… Кой-какие отголоски, скажем, русского сакрального фольклора можно найти в детских страшилках. У карелов есть упоминания о «белых рунах», о «костяных рунах», но сам я их ни разу не слышал. А вот Пестов якобы нашел три хутора, где ему согласились «костяные руны» спеть. И он их записал. Перевел. Отвез в Ленинград… Ему дали десять лет как финскому шпиону, но в сороковом выпустили – видимо, понадобились переводчики. До начала войны он работал в какой-то очень странной бригаде, разбиравшейся с трофейными документами – в Кандалакше и здесь, в Ухте – тогда это называлось Ухта. В июле сорок первого из Петрозаводска он отправил целый самолет каких-то ящиков, сам остался со своими людьми, попал в окружение – и больше о нем ничего не известно. Самолет прилетел в Архангельск, разгрузился – и о грузе тоже ничего не известно…
– Э-э… – сказал я.
– Но что точно уцелело, так это один экземпляр перевода «костяных рун», которые он привез в Ленинград то ли в тридцать пятом, то ли в тридцать шестом. Был ли он предусмотрителен выше среднего, или просто верхнее чутье сработало – но одну папочку взял да и подсунул хорошей знакомой, тоже, в общем, не чуждой нашему общему делу…
– И тут на-ча-лось!.. – зловещим театральным шепотом произнесла Патрик.
– Можно сказать и так, – кивнул Ладислав. – Правда, у барышни руки до рукописи дошли сильно после войны, и барышня была уже доктор филологических наук, Татьяна Герасимова, может быть, слышали… или по культурологии она защищалась?.. забыл уже. Да и не важно. Короче, вздумалось ей работу Пестова довести до ума и издать, ввести в научный оборот – тем более что работа была высший класс. И вот тут, как вы говорите, на-ча-лось! – по-моему, с машинистки. Не буду вдаваться в подробности, но едва ли не все, кто эту рукопись читал, в течение нескольких лет очень мотивированно – никакой мистики, никакого зова или еще чего-нибудь потустороннего – попадали в наши края и здесь либо умирали, либо пропадали без вести. Я насчитал одиннадцать человек наверняка и еще двоих сомнительно… то есть они пропали, но не факт, что в Северной Карелии.
– «Кто в эту книгу посмотрел, тот смерть крылатую узрел!» – сказала Патрик. – Честертон, «Скандальное происшествие с патером Брауном». Обожжау.
– Да-да, «Проклятая книга», – согласился Ладислав. – Сам долго сомневался. Но…
– А вы сами-то ее читали? – спросил я.
– Да, – сказал он.
– И… давно?
– Порядочно.
– Страшно?
– Уже нет. Привык.
Я вдруг понял, что он не врет.
– Конечно, с какого-то момента речи об издании как-то сами собой прекратились, но несколько экземпляров по личным библиотекам хранятся… в частности, у меня. Так что имейте в виду: если со мной что-то случится, рукопись перейдет к Брево. И если захотите ознакомиться…
– Нет, – сказал я.
– Ой, – сказала Патрик.
– Я понимаю, во все это трудно поверить… но вы же помните, например, что было этой ночью на дороге?
Я помнил. Но как сквозь… нет, не сон. Наркоз.
– Тут странные места, – сказал Ладислав через какое-то время. – Возможно, что-то и уцелело после ледника… Помните же основную фишку «Калевалы»?
– Сампо?
– Да. Этакая волшебная мельничка, которая создает все, включая счастье. Подобные артефакты разбросаны по множеству фольклоров, но только здесь, в Карелии, этот артефакт производят, чему есть свидетели. Артефакт эсплуатируется очень долго, постепенно врастает в скалу, охраняется. Производит много пользы, но не нуждается в многочисленном обслуживающем персонале. Чем-то он напоминает мне знаете что? – вот эти зонды глубокого космоса, «Пионеры» и «Вояджеры», которые уже сорок лет работают там где-то сами по себе, не ломаясь, – а только созданные для хозяйственных нужд: утром кофеек сварить, пол подмести, дела с финансами поправить, коз выпасти, детей воспитать, собак накормить… И даже потом, разбитый на куски, он сохраняет свои как бы волшебные свойства… Вот что хотите делайте со мной, а я не нахожу более ясного и логичного объяснения этой легенде, чем… ну, я рассказывал вчера… Остатки, осколки древней технологии, которую одичавшие потомки пытаются использовать – и пытаются описать это своими словами.
