И она снова наклоняется вперед, словно желая соблазнить меня ответными дарами Мортейна:
— Если решишь остаться, ты пройдешь обучение Его искусствам. Постигнешь больше способов убить человека, чем может породить твое воображение. Обретешь скрытность, хитрость и еще множество умений, благодаря которым ни один человек больше не составит для тебя угрозы…
Я думаю о своем отце. И о Гвилло. Я думаю о всех жителях нашей деревни, которые годами превращали мою жизнь в ад. О мальчишках, кидавших в меня камнями. О стариках, которые плевали в мою сторону, глядя с ужасом и отвращением, как если бы я намеревалась прямо сейчас исторгнуть их души из одряхлевших тел. О парнях, которые норовили зажать меня в углу и запустить руку под юбку, справедливо полагая, что папаше нет ни малейшего дела до моего доброго имени. Не очень-то и придется себя насиловать, чтобы всех их поубивать!..
По правде говоря, я чувствую себя кошкой, которую сбросили с огромной высоты… и которая невредимой приземлилась на все четыре лапы.
Настоятельница точно подслушала мои мысли.
— Ты знаешь, не все будут как они, — говорит она.
Я удивленно вскидываю глаза, а она продолжает:
— Я о тех, кого Мортейн пошлет тебе для убиения. Они не все будут как тот свиновод.
Однако ее предупреждение до меня не доходит. Я убеждена, что все мужчины похожи на Гвилло. С радостью бы их прикончила!
Монахиня хочет убедиться, что я понимаю ее правильно и во всей полноте.
— Он потребует жертв, и ты не будешь задавать вопросы. Ты будешь просто служить Ему — послушно и с любовью… — Тень омрачает ее лицо; мне остается только гадать, что это за давняя боль. — Такова суть нашего служения, — произносит она. — Нерассуждающая вера и преданность! Способна ли ты на такое?
— А если я скажу «нет»?
— Тогда тебя увезут подальше отсюда и вручат доброму, порядочному человеку, которому требуется жена.
Я взвешиваю обе возможности и понимаю, что на самом деле выбора нет. Бежать из проклятого мира мужчин, да еще и наловчиться их убивать — или быть отданной одному из них, подобно бессловесной овце!
— Матушка, если вам кажется, что я достойна служить, так я со всей моей радостью…
Она с улыбкой откидывается к спинке стула.
— Еще как достойна, — отвечает она. — Ты только что прошла первое испытание.
В ее улыбке я улавливаю что-то такое, отчего мне делается не по себе. Я спрашиваю:
— В самом деле?..
Настоятельница кивает на осколки бокала, усеявшие пол.
— В твоем вине был яд, — поясняет она. — Первый же глоток свалил бы здорового мужчину вдвое крупнее тебя. А тебе стало лишь чуть неприятно, не более.
Я ошарашенно молчу. Вот так запросто сознаться в попытке отравления! Я вспоминаю тепло и легкое головокружение от выпитого вина…
— А теперь идем. — Монахиня встает, подходит к двери и отворяет ее. — Сестра Аннит поможет тебе устроиться. Добро пожаловать в монастырь!
За дверью кабинета ждет девушка чуть помладше меня. Как и настоятельница, она невероятно красива. Глаза цвета переменчивого моря, из-под монашеского покрывала выбиваются светлые пряди. Рядом с ней я себе кажусь оборванкой и распоследней дурнушкой, а само мое присутствие в монастыре, полном красавиц, начинает отдавать святотатством. Однако девушка лишь улыбается мне и берет под руку так, словно мы подруги с колыбели.
— Меня зовут Аннит, — говорит она. — Давай-ка для начала отведем тебя в лазарет!
Ужасно хочется пойти с ней и скорее окунуться в эту неведомую новую жизнь, но я мешкаю. Мне еще кое-что требуется уяснить.
— Погоди…
Аннит склоняет голову к плечику:
— Что такое?
— Если бы я не прошла испытание, она… так и позволила бы мне умереть от яда?
От осознания близкого соприкосновения со Смертью по спине у меня так и гуляют мурашки.
Лицо Аннит разглаживается — она поняла.
— Да что ты! Настоятельница сразу сунула бы тебе в рот безоаровый камень или влила амарантовой настойки, и все бы прошло. А теперь поторопимся!
Она тянет меня за руку. Она излучает такую радостную уверенность, что улетучиваются мои последние сомнения.
Звук наших шагов невнятно отдается в каменных стенах. Аннит ведет меня по коридору. По обе стороны виднеются двери; я не могу не думать о том, какие удивительные тайны за ними хранятся, — и ведь совсем скоро я к ним буду допущена!
Мы с Аннит входим в просторный покой с чистыми белыми стенами и длинным рядом кроватей. В окно струится свежий воздух, и я слышу, как грохочет о камни морской прибой. У стола со ступкой и пестиком трудится монахиня в полночно-синем облачении. Заметив нас, бережно откладывает работу, потом оборачивается — поприветствовать нас.
Она средних лет, и черный монашеский повой не очень-то идет к ее оливковой коже, зато подчеркивает легкий пушок на верхней губе. Я даже испытываю облегчение — по крайней мере, она не так прекрасна, как все, кого я тут до сих пор видела. Все же приятно, что не я буду в монастыре главной уродиной!
— Матушка настоятельница прислала новую пациентку?
Звучащее в голосе монахини предвкушение кажется мне неподобающим.
— Да, сестра Серафина, — отвечает Аннит. — Она вся в синяках после тяжелых побоев. Возможно, поломаны ребра, а то и внутренние органы повреждены…
Я с пробудившимся уважением смотрю на Аннит. Откуда ей все это известно? Неужто под дверью подслушивала? Вглядываюсь в свежее, с тонкими чертами лицо и поверить не могу, что она способна на подобное коварство.
Монахиня вытирает руки льняным полотенцем и, подойдя к простому деревянному шкафчику, извлекает из него скляночку. Она ничем не украшена и далеко не так изящна, как тот хрустальный графин, но, вероятно, по хрупкости ему не уступает. Тем не менее монахиня сует ее мне в руки и направляет меня в угол помещения, за деревянную ширму:
— Опорожнись в нее, будь так добра.
Я с глупым видом рассматриваю склянку. Монахиня переводит взгляд на Аннит:
— Как ты думаешь, могла она еще и слуха лишиться?
— Нет, сестрица. — Лицо Аннит серьезно, она само почтение, но я чувствую, что девушка изо всех сил давит смешок.
Сестра Серафина вновь поворачивается ко мне.
— Писай! — произносит она несколько громче, чем следовало бы, — на случай, если Аннит ошиблась насчет моего слуха. — Надо, чтобы ты пописала в баночку! Тогда я смогу сказать, есть у тебя внутренние повреждения или нет!
Требование кажется унизительным, но Аннит ободряюще подталкивает меня локтем. За ширмой обнаруживается ночной горшок. Я задираю юбки, пристраиваюсь… остается молиться, чтобы струя попала в скляночку, а не мимо.
