Значит, это она об обстановке.
— Победители не спешат получить свое, — отозвалась Маргерит. — Если не целым полком, так я бы и не возражала.
— Типун тебе на язык, — ответила Теофила.
Аннелиза щелкнула кнопкой на комме. Никаких новых сообщений, кроме пришедшего днем бюллетеня от новых властей. Она уже хотела выключить аппарат, но Мари, повинуясь внезапному озарению, попросила:
— Подожди. Я хочу поглядеть еще раз.
Вот оно. Вот то, что зацепило и не отпускало. Перед призывом всем оставаться на местах и ждать распоряжений от новых властей.
Днем казалось, что главное — этот призыв. Сейчас Мария Сюзанна осознала, что самое важное для нее было произнесено чуть раньше: "хотя все прежние договора утратили силу…". Конечно, и потом еще — насчет того, что новая власть приступит к официальному оформлению отношений с местными жителями согласно графику.
Она стояла, чувствуя, как внутри поднимается нервная дрожь. Немного жутковато и странно, но, пожалуй, это все-таки радость.
— Мадам Берлитц, — сказала она, удивившись внезапной резкости собственного голоса.
Хозяйка обернулась, взглянула вопросительно.
— Я ухожу.
Теперь на нее смотрели все.
— Все прежние договора утратили силу, — повторила Мари фразу из бюллетеня. — Все.
Подумала и пояснила:
— Мой контракт тоже. — И добавила: — Пойду соберу вещи.
Мадам открыла рот — и закрыла. Потом открыла снова:
— Куда, глупая девчонка? Крепость захвачена врагом, пустая твоя голова! Куда ты пойдешь?
— Куда угодно, лишь бы подальше отсюда.
"Идиотка", — беззвучно шевельнула губами Аннелиза. Мария Сюзанна пожала плечами. Никогда в жизни она не чувствовала настолько остро, что поступает правильно.
Она уже выходила из залы, когда хозяйка, спохватившись, выкрикнула сварливо:
— Все твои платья — мои!
— У меня есть свое, — бросила Мари через плечо. Да, только так — и прямо сейчас. Не давая здравому смыслу вмешаться и омрачить чистый звон отчаянной внутренней решимости.
Там, в ее розовой с оборками комнате, показавшейся в эту минуту особенно отвратительной, на нижней полке стенного шкафа, под небрежной грудой туфель и изысканных тряпок ее ждал старый ободранный чемодан, а в нем — дешевое платье, дешевое белье, дешевая губная помада, рейхспаспорт, учебник физики и золотая ложечка с птичкой.
На улицах было пусто. Магазины отгородились от неясного будущего ставнями, занавески на окнах были задернуты, но тревожно подрагивали, и за ними угадывались испуганные глаза, провожавшие одинокую фигурку девушки в простеньком темно-синем платьице и с чемоданом в руке. Возле "Серебряного орла" валялся опрокинутый пластиковый стул. Слабый поток воздуха из вентиляционной шахты шевелил косо приклеенное на дверь объявление. Мари подошла, скользнула взглядом по строкам. Все тот же бюллетень, только на бумаге, а не на экране. Еще раз прочитала заветную фразу о пересмотре договоров, кивнула сама себе — и двинулась дальше.
За пределами веселого квартала стали попадаться люди. Знакомых лиц среди них не было, и тем более, разумеется, знакомых мундиров. Преобладали темно-зеленые кители и белые штаны. Прошел темно-коричневый молодой мужчина с мелко-курчавыми волосами, заметил ошарашенный взгляд Марии Сюзанны, подмигнул и усмехнулся на ходу. Пробежали две девушки — тоже в белых штанах и кителях, надо же! Пожалуй, они удивили Мари даже больше, чем тот, шоколадный.
Она бродила по улицам необъятного города, глазея по сторонам. Чемодан, поначалу легкий, заметно потяжелел и довольно неприятно бил по колену, ноги заныли, жалуясь на туфли, прежде казавшиеся вполне удобными, желудок напомнил о себе тянущим ощущением голода. У нее были деньги, но кафе не работали, а у входа в военную столовую стоял альянсовец в форме, по-видимому, проверявший пропуска, так что она не посмела туда сунуться. "Ничего, — подумала Мари, — мне ведь случалось обходиться и без обеда, и без ужина, и без завтрака…" Оказалось, однако, что она от этого отвыкла. Прежде как-то было легче.
Наконец, уже еле живая от усталости, она вышла к небольшому скверу, в котором обнаружилась лавочка. Вокруг не было ни души. Девушка уселась, вытянув гудящие ноги. Потом подумала немного — и легла, подложив под голову свой чемодан.
Последнее, что шевельнулось в засыпающем мозгу — авось, никто ее отсюда не сгонит.
Изерлон. Новые надежды
Военная форма наша — воистину плод дизайнерского гения. Я думал, я один тут спятил…
адмирал Ян Вэньли
После того, как было оглашено заявление, единодушно одобренное всей аудиторией, о необходимости предоставления политических и социальных прав женщине, как матери и хозяйке дома, а также как "видной деятельнице в промышленности, торговле и земледелии", собрание было объявлено закрытым. На том и разошлись…
Из доисторических газет
Она бежала по гулким металлическим коридорам, задыхаясь — за ней гналось чудовище с лицом герра Фруллена, только почему-то черным. "Стой, паршивка, — приговаривало чудовище, шумно дыша. — Ты должна отработать контракт. Вот твои клиенты". Она оглянулась — за спиной Фруллена маячили имперские офицеры в расстегнутых кителях. У этих вовсе не было лиц — просто гладкие овалы, и почему-то это было очень страшно. Она свернула во внезапно открывшийся боковой ход и помчалась изо всех сил, но те сзади догоняли, а проход становился все уже, из его стен высовывались гибкие руки с железными когтями, рифленые, как шланги от душа. Они клацали суставчатыми пальцами у самых глаз, хватали за подол, тянули каждая в свою сторону, а Фруллен был все ближе. Она обернулась снова и увидела, что половина лица у него стала красной. Он садистски улыбнулся, сморщив красную щеку, и плотоядно причмокнул. Черная половина его физиономии исказилась, переместился глаз, изменилась форма носа — это была мадам Берлитц. Из ее угла рта свисал почему-то кусок бумаги — Мари знала, что это ее контракт, берлитцевая половина чудовища отрыгивала его, а фрулленовая помогала, — тянула, ухватив синюшными пальцами за угол с печатью.
Мари вскрикнула и попыталась бежать дальше, но ноги приклеились к полу. Сердце колотилось от ужаса, по лицу покатились слезы, она хотела хотя бы выставить вперед руки — но не могла их поднять, потому что их опутал рифленый шланг.
Она даже не могла закрыть глаза — оказалось, что веки прилеплены ко лбу полосками пластыря.
Тут все залил яркий свет, и незнакомый голос заговорил на незнакомом языке — но чудовище занервничало, начало оглядываться, офицеры за его спиной побледнели, покрываясь инеем, совсем заледенели — и Мари поняла, что нужно на них дунуть изо всех сил. Это помогло: они рассыпались в мельчайшую хрустальную пыль, которая медленно закружилась по коридору, и там, где она касалась чудовища, на его теле появлялись дымящиеся дыры. Незнакомому голосу ответил другой, тоже незнакомый и непонятный, — и берлитцевая половина чудовища скукожилась, превратившись в сушеное яблоко, а фрулленовая зашипела и лопнула, разбрызгивая вокруг себя бурую гадость.
