Со слезами в голосе та ответила:
— Не хотела уходить без тебя, это было бы несколько подло. Но мне больше нечего здесь делать. Ты ведь увез меня сюда только из жалости, из-за беременности. Ты просто слишком порядочный, вот и поступил, как совесть велела. А теперь мне здесь делать нечего — кончилась моя беременность, рассосалась, — и разрыдалась безутешно, словно вырвались наружу давно скрываемые слезы.
Саша принялся, как мог, успокаивать любимую. Хотя сказать, что расстроен потерей ребенка, он бы не смог — попросту не отважился бы так нагло соврать. Это известие его скорее обрадовало, так приятно было почувствовать свою шею вновь свободной. Однако Алька так безутешно рыдала на его плече, да к тому же чемодан назойливо попадался на глаза, красноречиво напоминая об Алькином намерении вернуться в Арзамас, что вместо вздоха облегчения он почти естественно изобразил печаль о несбывшемся отцовстве. Утешал Альку, а сам метался внутри себя, разрывался между желаниями выпроводить скорее неожиданную обузу домой, и уговорить ее остаться с ним навсегда. Одному-то оно, конечно, спокойнее, не надо ни перед кем отчитываться, не надо брать на себя ответственность за чужого в принципе человека. С другой стороны, ему так хорошо было с Алькой, так приятно сознавать собственную значимость в мужском и общечеловеческом плане. Вернется Алька в свой Арзамас — и что? Кому он будет нужен? Это раньше он не слишком страдал от отсутствия рядом особей женского пола, чувствовал себя вполне счастливым, если раз-другой в месяц удавалось склонить к интимным отношениям особо одинокую девушку лет так слегка за тридцать, не помышляя о серьезных отношениях. А Алька словно открыла для него иной мир, раскрыла ему глаза на самого себя. Ведь именно с ее подачи понял, какой он, оказывается, крутой любовник, как запросто может раскочегарить любую бабенку, да так, что та будет пищать и плакать от восторга, и просить о продлении удовольствия. Да от мыслей о собственной значимости получал в постели такой кайф, как ни от одной бабы до сих пор. Алька, конечно, хороша, но не до такой степени, чтобы затмить любование самим собою, упиваться открывшимся вдруг могуществом самца, заставляющего самку содрогаться в конвульсиях от экстаза. Это чувство пьянило так, как ничто другое, и жить теперь без него Александру совсем не хотелось. Хотелось, наоборот, еженощно получать подтверждения своих недюжинных способностей, необъятного мужского потенциала. И одна Сашкина часть была почти что счастлива оттого, что Алька уедет и он станет совсем свободным, и сможет распространять свои умения на многих других прелестниц. И уже не только от Альки будет получать подтверждение своей мужской состоятельности, но и от других страждущих дам. Другая же половинка почему-то содрогалась от мысли об Алькином отъезде. А ну как силен-то он только с нею? А ну как без нее вновь превратится в то существо, кем был до совсем недавнего времени? Полным ничтожеством он, конечно, никогда себя не считал, но глубоко внутри прекрасно знал себе цену, благо, в зеркало смотрелся не по одному разу на день. Да и, чего там, до двадцати семи лет не довелось увидеть восхищения ни в одних женских глазах, кроме Алькиных. А потому здравый смысл возобладал над непомерной мужской гордыней и Александр стал уговаривать Альку остаться. Однако не так легко было заставить ее отказаться от своих планов. Выслушав любезное приглашение остаться, та уверенно встала с дивана и направилась в коридор, к родному чемодану:
— Нет, Саша, ни к чему это. Я ведь прекрасно понимаю, что ты меня не любишь, а в Москву забрал сугубо по причине крайней порядочности. Я-то в ней, как раз, и не сомневалась, потому и не хотела тебе говорить о беременности. Спасибо тебе за все, и за предложение, и за то, что от позора спас, но теперь меня ничто здесь не держит. Не хочу я семью строить на твоей жалости. Да и не семью ты мне предлагаешь, сожительство, гражданский брак. Ты ведь даже беременную меня в жены брать не хотел, теперь же я тебе даром не нужна. Нет, Саш, ты москвич, талантливый музыкант, ты просто потрясающий мужик и я счастлива, что ты был в моей жизни, правда, счастлива. А кто я? Так, девочка из Арзамаса. Педагог недоделанный. К тому же скоро даже этот диплом будет недействительным, ведь я не явилась к месту отработки по распределению, а штампа в паспорте, освобождающего от этого, у меня нет. К тому же ты еще и обладатель отдельной квартиры в Москве, что делает тебя совсем уж недостижимым для меня женихом. Нет, Саш, поеду я. Если останусь — уважать себя перестану, да и ты тоже. Не хочу, чтобы ты всю жизнь думал, что я на квартиру твою позарилась, на прописку московскую. Не пара я тебе, Саш. Ты парень видный, так что один не останешься. А насчет постели я и вообще молчу… За такого мужчину любая не пойдет — побежит. А я не хочу быть тебе обузой…
Александр, молча выслушавший весь монолог, при словах о постели, о том, какой же он все-таки в ней волшебник и просто ненасытный мужик, встрепенулся и почувствовал, что таки да, таки действительно ненасытный, а ведь за десять дней гастролей так ни с кем и не сподобился, как-то неудобно было Альке изменять, да и не хотелось ни с кем другим, а сейчас она возьмет да и уйдет, а он так и останется, несолоно хлебавши… Надо ж перед отъездом хоть разочек того, как бы покультурнее выразиться… в-общем, чтоб потом приятно было вспоминать сцену прощания. Подхватил Альку на руки и давай тянуть ее в спальню, на узкую кровать-полуторку, мало приспособленную для двоих. Однако Алька, вопреки обыкновению, не обрадовалась внезапному пылу, стала брыкаться, вырываться из объятий худющего Ромео:
— Нет, Саша, нет! Ты совсем сдурел с голодухи?! Мне нельзя, я же только вчера из больницы выписалась! Прекрати, поставь меня!
При упоминании о больнице Саша быстро остыл. Да, конечно, как же он не подумал? Действительно нельзя. Бедная девочка и так настрадалась, там же сейчас сплошная живая рана…
— Прости, Аленький, я не подумал. Прости, родная. А когда можно будет?
— Не раньше, чем через месяц, — ответила Алька, одергивая короткую юбчонку.
Александр вздохнул тяжко:
— Как долго…
Алька усмехнулась:
— Не переживай, это только мне нельзя, тебе-то можно. Я вот сейчас уеду, и тебе сразу будет можно…
***
Свадьбу сыграли через два месяца после "выкидыша". Самое смешное, что Саша выглядел на ней гораздо более счастливым, чем Алька. За два месяца он столько дум передумал, и пришел, наконец, к однозначному выводу — лучшей жены, чем Алька, ему не найти. Только она одна видит в нем красавца, только с ней одной он такой неутомимый любовник. На очередных коротеньких гастролях он таки воспользовался возможностью и проверил действие своих чар на других женщин. Оказалось, Гераклом его воспринимает только Алька. Только она одна так сладко стонет, так страстно выгибается в его руках, только с ней одной он круглосуточно "готов к труду и обороне". Да и, чего уж там, сам возбуждался только в ее присутствии, только от ее восхищенного взгляда, только от ее нежных прикосновений. Радовало Александра и то обстоятельство, что замуж за него Алька пошла сугубо по любви, не имея за пазухой ни малейшего расчета. Это другие мужики попадались на хитрые женские уловки, это чужие жены выходили замуж сугубо за квартиру и московскую прописку. Его же Аленька сама так и сказала — не нужна, мол, мне твоя квартира, и прописка московская не нужна. А раз не за квартиру-прописку выходит, стало быть, любит.
