Первое время после свадьбы Саша не задумывался о прибавлении семейства. Им и вдвоем было хорошо, зачем им пеленки-распашонки? Вот если бы не случился тогда у Альки выкидыш, никуда бы они не делись, пришлось бы возиться с малышом. Ну а на нет, как говорится, и суда нет. Однако время шло, стаж семейной жизни перевалил уже за два года, а беременности у Альки никак не наступало. В принципе, Александра пока это не слишком тревожило, но вообще-то периодически он уже задумывался о том, что весьма неплохо было бы передать кому-то фамилию Утицкий, ведь Алька почему-то решительно отвергла его настоятельные просьбы и осталась Щербаковой.
Алька после свадьбы сильно изменилась. Не сразу, совсем постепенно, так что перемен Саша вроде как бы и не ощутил, просто в один прекрасный день обнаружил, что жена у него — страшная лентяйка, категорически отказывающаяся работать. Более того, валяясь целыми днями на диване перед телевизором, не могла заставить себя выйти в магазин за продуктами. Уборку она ненавидела больше всего на свете, из всех домашних дел со скрипом позволяя своим нежным ручкам разве что помыть посуду да изредка почистить картошку. Готовить пищу Александру приходилось самостоятельно, так как продукты он покупал по дороге домой, а к его приходу Алька обычно увлеченно следила за перипетиями очередной мыльной оперы, так что приходилось кормить не только себя, но еще и жену-нахлебницу.
В постели Алька тоже изменилась. Ныне она уже не была так пылка и ненасытна, уже не пищала от восторга в его объятиях. Вернее, она-то попискивала, а если еще вернее, то постанывала, но как-то не очень восторженно и уж совсем неубедительно. И все чаще ей стало хватать одного сеанса любви за ночь против нескончаемых любовных игр в недавнем прошлом. И теперь уже Александру приходилось уговаривать жену заняться любовью и после долгих уговоров довольствоваться быстрым незатейливым сексом.
Однако по натуре Александр оказался очень привязчивым человеком. Сначала он, может, и не любил жену, вернее, любил ее только в постели, зато теперь, все реже получая удовлетворение в постели, стал любить ее и душой. А может, и не любовь то была, а простая человеческая привязанность, суть привычка, — кто знает? Может, и так. Только видеть на Алькином месте другую женщину ему не хотелось категорически. Ни в постели, ни на диване перед телевизором, ни на кухне.
***
Алька была разочарована. Не такой ей представлялась жизнь в столицах. Вместо блистания в свете — нескончаемое сидение на диване перед телевизором. Сколько раз пыталась выбить из любящего супруга помощь в музыкальном плане: мол, ты же крутишься среди музыкантов, помоги мне, устрой к кому-нибудь сначала на подпевки, а потом мой талантище непременно заметят, и быть тебе мужем не домохозяйки, но звезды! Однако Саша упорно не замечал в жене певческих данных. При всем своем музыкальном образовании и абсолютном слухе не почувствовал ее таланта. Больше того, всякий раз, застав жену за пением в ванной, непременно замечал, что поет она действительно неплохо, но голос у нее довольно заурядный, и даже кое в чем банальный, а потому идеально подходит разве что для хорового пения. Алька обижалась, старалась не петь при муже, а про себя все больше убеждалась в том, что никакой он не талантливый музыкант, раз не слышит ее выдающихся способностей, скорее всего, сам совершенно случайно затесался в мир музыки, а оттого и не хочет ей помочь, заранее ревнуя к ее будущей славе.
Сама пыталась несколько раз пробиться на прослушивание, но, убедившись в отсутствии музыкального образования, от доморощенной певицы отмахивались: "Ой, девушка, у нас своих талантливых хватает, не знаем, куда девать, и, заметьте — образованных. А у вас какой диплом? Педучилище? Так идите, деточка, в детский сад и воспитывайте подрастающее поколение". В той или иной интерпретации, но везде Алька слышала один ответ. Так что очень скоро гонору у нее поубавилось, равно как и уверенности в собственном таланте. И, в очередной раз нарвавшись на отказ, Алька возненавидела свой голос. Больше она не пела.
Устраиваться же работать воспитателем Алька не спешила — это от нее никуда не денется. И никогда никому не признавалась, что детей она не то, что не любит, а просто катастрофически терпеть не может, и не только чужих, но и своих собственных. А потому в интимной жизни вела тщательнейший подсчет опасных дней, предохраняясь в эти дни нехитрыми народными способами: то хозяйственным мылом, то таблеткой аспирина, то кусочком лимона. Хитрые-нехитрые, а положительный эффект от их применения Алька наблюдала уже четвертый год. Правда, с мужем на эту тему не откровенничала, и на его недоуменные восклицания по поводу очередного ненаступления беременности отвечала: "Ах, дорогой, наверное, мне что-то там повредили тогда, когда сорвалась первая беременность, а может, климат для меня не подходящий — я ведь в прошлый раз залетела в Арзамасе". Саша глотал ее объяснения с грустным видом и тут же в очередной раз приступал к исправлению ошибок докторов или самой природы.
Его бесконечные интимные притязания уже давно тяготили Альку. К ее сожалению, Сашкины постоянные упражнения на данном поприще по-прежнему не приносили ей ни малейшей радости. Попервости она еще надеялась, что рано или поздно ее организм проснется, научится получать удовольствие от плотской любви, старалась доставить радость мужу, ожидая, что и сама почувствует какую-нибудь приятность от этого, но время шло, а женская натура в ней никак не просыпалась. И винить в этом своего Таракана она не спешила — при чем тут он, вон как старается, бедолага, а толку чуть. Нет, Сашка тут явно ни при чем, это ее, Алькины, проблемы. Это с ней что-то не так…
2
Алька покрутилась, повертелась сбоку на бок, пытаясь заснуть. Тщетно. Солнышко светило ярко, пробивая даже плотные темные гардины; глупые птицы радовались чему-то птичьему так громко и весело, суетились чего-то. А голуби вообще обнаглели — устроили важное заседание на жестяном карнизе под самым Алькиным окном, и мало того, что гулили громко и навязчиво, так еще и топтались без конца на месте, царапая жесть острыми коготками, раздирая при этом сердце и нервы бедной Альке отвратительным скрипом, как будто конспектировали протокол собрания гвоздем на стекле.
Нет, заснуть уже не удастся. Злая, аки лев рыкающий, Алька подскочила к окну и рывком распахнула шторы. Голуби сорвались с места, встревоженно хлопая крыльями. Алька удовлетворенно ухмыльнулась:
— То-то, будете знать, как меня будить, — и пошла умываться.
Проходя мимо зеркала, привычно взглянула на свое отражение. Какое-то оно сегодня получилось нечеткое, слегка расплывчатое. А-а, она же не выспалась, это глаза еще не сфокусировались, как положено. Вот сейчас она умоется, и, как обычно, начнет расчесывать свои шикарные волосы перед зеркалом. Как всегда — двадцать раз в одном направлении, двадцать раз в другом. Это был ежедневный утренний ритуал. Алька могла не пользоваться косметикой, могла месяцами не делать маникюр — зачем, ведь она совсем не выходит из дому. Но за волосами следила строго и тщательно. До недавнего времени у нее было две гордости — голос и волосы. Теперь остались только волосы. И уж тут Сашке никак не удастся ее убедить, что и волосы у нее обычные, так сказать, массового выпуска, "хорового пения". Правда, с этим ремонтом она о волосах почти позабыла, все времени не хватало на уход за ними. Но ничего — ремонт остался позади, теперь самое время наверстать упущенное.
