Перегудов потянул носом воздух, явно послышался сивушный запах.
— А ты ведь, Федор, выпил, — заключил Дмитрий Степанович.
— Это, барин, верно, — понурился кучер, — так ведь со страху, барин! Ей-пра, со страху! Да нешто вы сами ничего не замечаете!?
— Ступай, Федор, спать, — ровным тоном, не терпящим возражений, проговорил Перегудов, — коли у мельника не желаешь — в коляске уснёшь. Ночи нынче тёплые — небось, не замерзнешь.
Развернулся и пошёл к дому, и тут-то выползла из головы, глубоко засевшая мыслишка: А прав, Федор, прав! Глаз-то у мальчишки уж больно нехорош! Не правильный взгляд, не людской…
И слово это точно определило то смутное, неопределенное, что мучило Дмитрия Степановича последние часы.
Долго ещё, укладываясь спать в чужой неудобной постели, Перегудов вспоминал весь прожитый день и охал и вздыхал и молился потихоньку, а после не заметил, как и уснул.
* * *
Утром, Дмитрия Степановича разбудили птицы. Громкие и нахальные, они осаждали кусты сирени, росшие возле самого окна, и дрались и переругивались непонятно за что, временами заглядывая в открытое окно, с любопытством наклоняя яркие хохлатые головы. Что же за пичуги? — подумалось Перегудову, — эка, ведь век почитай прожил, а окромя воробьев да голубей и птиц-то не знаю!. Спал Дмитрий Степанович не сказать, что долго, но чувствовал себя на удивление хорошо отдохнувшим и страшно голодным. Одевшись и умывшись приготовленною с вечера водою, Перегудов пошёл осмотреться. Домик был всего в четыре комнаты, где в одной проживал господин Мюллер с супругою Анной, другая служила для гостей (коих впрочем, супруги Мюллер видели немного). Самая большая комната — гостиная, где по праздникам господин Мюллер с женою неизменно принимали семью местного священника (у священника было шестеро детей, и бездетная чета Мюллер их баловала, хотя после посещения шумных гостей Анна Мюллер страдала мигренью). Последняя маленькая каморка была для прислуги. Там жила бабка Пелагея, женщина уже пожилая, но сильная. Была у неё когда-то семья и муж и сыновья, да только младший сын помер ещё в младенчестве лет этак трёх, хотя родился он уродцем и многие думали, что Пелагея-то, кстати, от несчастного мученика избавилась. А старший сын её с мужем погибли на том страшном пожаре, где погорела старая барыня. Муж Пелагеи служил там конюхом, а сынок-подросток ему помогал. Как сгорели они, бабка волосы на себе рвала и два дня волчицей выла. Сама-то она пожара не видела, уходила с бабами в подлесок коров доить. Ушла-то как раз ночью, под утро (ведь пока дойдёшь, а летом ночи-то коротки!), как вернулась, так уж только уголёчки и застала, ровнёхонько после её ухода и занялось, спали все в доме-то, проснуться никто не успел. Кабы она не ушла, так бы и тоже сгорела! Так вот два дня повыла-повыла, а потом замолчала и с тех пор все молчит, редко когда слово какое скажет. Мюллеры её к себе взяли по дому хозяйствовать, так она всё делает и всё-то молча. Что не скажут ей — всё молчит. Все уж привыкли.
Перегудов прошёлся по комнатам, но в доме никого не застал. Выйдя на улицу, он внезапно задохнулся от изобилия свежего воздуха и яркого солнечного света. Такой покой, да благодать бывает только в деревнях ранним утром, когда полуденный зной ещё не сушит кожу, комары уже уснули, а мухи ещё не проснулись. По дороге в сторону деревни мимо Дмитрия Степановича проходила стайка баб и девок, с любопытством на него поглядывая. Верно, возвращаются с утренней дойки, - догадался Перегудов. Самая смелая сделала шаг в сторону от толпы к Дмитрию Степановичу и звонко прокричала:
— Здоровьичка вам! Доброго утра, барин!
Остальные рассмеялись, будто их подруга сказала что-то смешное.
— И вам доброго утра! — благодарно промолвил Перегудов, покручивая с улыбкой ус.
Бабы сбились с шага, застопорились и вразброд поздоровались. Старшие покланялись.
Дмитрий Степанович сошел с крыльца и прошелся в сторону озера, оглядывая окрестности. За озером усмотрел он дом и мельницу, следом — реку, а по ту сторону реки вверх по склону высокого холма густой непроходимый лес.
Вся деревня словно уместилась на дне огромного блюда. Со всех сторон её окружали высокие, поросшие дремучим лесом холмы, посередине протекала река, а рядышком разместилось небольшое озерцо с прозрачной и чистой водой.
Когда Перегудов вернулся с прогулки, дома его дожидались хозяева. Господин Мюллер с утра осматривал хозяйство (так уж было заведено), а Анна с бабкой Пелагеей проводили время на заднем дворе в птичнике.
Накрыли стол. За завтраком Перегудов всё расспрашивал о здешнем народе, обычаях, да чем народ промышляет. Мюллер охотно отвечал, что да, мол, народ здесь хороший, трезвый и работящий. Места богатые, охота да рыбалка знатные, грибов да ягод бабам за всё лето не перетаскать. Он то не местный, служил у помещика Синцова, да потом перешёл в услуженье к старой барыне. По личным обстоятельствам. За разговорами время пролетело быстро. Дмитрию Степановичу не терпелось продолжить смотр владений, и господин Мюллер вызвался его сопровождать. После завтрака оба двинулись в путь. Обошли кругом озеро, осмотрели мельницу, сходили за реку. Перегудов вернулся уставший и возбужденный, увиденное всё более и более нравилось ему. С утра сговорились с Мюллером на рыбалку, так что ещё один день был проведен приятно.
Незаметно для себя Перегудов прожил в Полянке целую неделю, хотя и уезжал на два дня. Собираясь в обратный путь, Дмитрий Степанович испытал внезапное сожаление. Тогда-то и зародилась у него мысль о скорой и неизбежной отставке, и что-де неплохо бы было поселиться в этаком вот тихом местечке. Всё вокруг — твоё! Красота природная, воздух, ни тебе суматохи городской, ни сослуживцев-завистников. На лето дети, внуки съедутся — уж тут им раздолье! Не казенная дача!
С такими радужными мыслями Дмитрий Степанович покидал Полянку, сидя в коляске и благодушно переговариваясь с Федором. Когда обогнули холм, взгляд Перегудова вновь наткнулся на обгорелые развалины, дохнуло в лицо гарью и сердце вдруг сжалось недобро, да махнул тогда Дмитрий Степанович рукою Убрать! С глаз долой этакую страсть! А для семьи дом поставлю у реки, в два этажа и чтоб непременно с белыми колоннами…. Так, погрузившись вновь в мысли приятные, Перегудов покатил дальше, а над развалинами молча кружили огромные черные птицы и провожали внимательным взглядом уезжавших людей…
* * *
С того времени прошло без малого три года. Мысль обустроиться в Полянке и выйти в отставку не оставила Дмитрия Степановича ни на один день. Дарья Платоновна вначале горячо возражала, не представляя себя деревенской жительницей, но одобрительные отзывы старшего рассудительного сына Александра, съездившего в Полянку разведкою и горячие уговоры внуков, мечтавших попасть в этакую благодать, после рассказов деда, сделали своё дело, и Дарья Платоновна сдалась. Сама уж начала рассуждать с подругами о благоразумии переезда в тихое уютное место к старости и вместе с супругом строила различные прожекты об их деревенском будущем.
