Ленина я не всегда поминал добрым словом. Будучи учеником пятого класса, я откопал дома маленький барельеф вождя и, восторгаясь собственной смелостью, нацарапал на обратной его стороне слово «козел», не вкладывая в данный поступок никакого политического смысла. По истечении пяти минут я уже был изобличен и заложен малолетним племянником, гостившим у нас в тот день. Весь вечер мне читали нотации два поколения моей семьи. Теперь оставалось только жалеть, что тот случай не удостоился документального протокола. А то бы я с чистой совестью мог махнуть в Москву и загрести там за заслуги в борьбе против тоталитарного режима первую российскую награду наряду с защитниками Белого дома.
Толпа студентов и скромно стоящих в сторонке преподавателей крепла и ширилась.
Конкурс на посадку составлял уже не менее двух с половиной человек на место, а кандидаты неуклонно прибывали в числе. Захлопали двери тяжелыми ударами. Это подбавились к нам затишочники, до поры до времени гревшие свои косточки в сухом вестибюле. Народ вокруг меня оживился. По советско-студенческим приметам это означало только одно — пока я предавался благочестивым воспоминаниям, у въезда на площадь засветился автобус. Ну, так и есть, вот он — «Икарус» с греющей душу табличкой «Октябрьская площадь — 41 — Студенческий городок» и желтыми, забрызганными грязью боками. О, счастье! Он длинный, то есть обладающий прицепом и бывалой, продранной в нескольких местах гармошкой, где так удобно стоять в солнечную погоду и очень неуютно, когда идет дождь.
Волны ручья, текущего у наших ног, не убывали. Солнце вновь потерялось за тучами. Первые капли находились в раздумьях: то ли прямо сейчас хлынуть на головы, то ли погодить еще секунд пять. Автобус солидно вкатил на площадь и, высадив толпу счастливчиков, которым уже не надо никуда спешить, остановился в дальнем углу. Теперь судьба многих из нас зависела от того, какие действия предпримет водитель в самое ближайшее время. Пессимисты уныло ждали появления на лобовом стекле таблички «В парк». Оптимисты все же надеялись, что работающий мотор долгожданного красавца предвещает скорую поездку.
Водитель, однако, решил не огорчать ни тех, ни других. Выйдя из кабины, он обошел вверенное ему имущество и снова забрался на свое законное место. Затем он обошел автобус еще раз, в надежде узреть поблизости кого-нибудь из своих коллег. Не повезло. «Ну, давай!» — в едином порыве чуть не кричала толпа. Но водитель крепко обиделся на судьбу, вернулся в кабину, достал газету, развернул ее и принялся медленно и вдумчиво читать.
Заморосило. Затишочники опять скрылись за массивными дверями. Остальные продолжали мужественно переносить выпавшие им невзгоды, не решаясь раскрыть зонты, так как внезапная посадка означала бы самоубийство для последних.
Наконец, газета дочиталась (оставалось только славить бога, что это оказались не «24 часа» с их внушительным объемом). Автобус подкатил к узлу связи, а затем и к самой остановке, предусмотрительно оставив расстояние для наиболее ярых студентов, которые готовы были грудью лечь за удачную посадку.
Толпа возликовала и ринулась вперед. Двери, вдавленные вовнутрь телами первых рядов, распахнулись без вмешательства водителя, и счастливчики заскакали по ступенькам вверх, удовлетворенно плюхаясь на пока еще свободные сиденья.
Меня плотно сжимали со всех сторон. Я почти не мог пошевелиться и только крепко вцепился в свою сумку, чтобы ее не унесло в какой-нибудь водоворот.
Стоявшие сзади надавили, желая непременно попасть в автобус, а впереди уже образовалась пробка.
Почти все великие умы нашего института уже сообразили, что объем предлагаемого к рассмотрению общественного транспорта далеко не безграничен. Огромная сила воздействовала на мою спину. Ноги самостоятельно сделали несколько шагов вперед и оказались по щиколотку в воде вышеупомянутого неиссякаемого ручья.
Рядом кто-то тихо ругался, наблюдая, как рукав его модной куртки безупречно чисто снимал толстый слой грязи с желтой стены, не в силах ничего изменить. Не скажу, что данная картина подействовала ободряюще, но в это время толпа приподняла мое тело и занесла его в автобус.
Двери захлопнулись, выкинув из салона парочку невезучих и оставив за пределами умной машины три-четыре десятка менее расторопных людей. Медленно-медленно автобус поехал к повороту. За ним устремилась парочка чудаков, еще веривших в несбыточное. Но на их долю выпали лишь грязные брызги.
— Серега, ты носки промочил? — загремело над моим ухом.
— Не то слово, — мрачно раздалось из другого конца салона. Очевидно, сия печальная участь не миновала никого.
И все же посадка прошла успешно. По крайней мере, для меня. Оставалось перевести дух и немного успокоиться. Повертев левой ногой, висевшей в воздухе, я благополучно втиснул ее в образовавшуюся на мгновение щель между лакированной туфелькой и потрепанным московским «адидасом». У какого-то бедолаги раскрылся дипломат, и пол-автобуса старательно топталось на его бумагах. Над поверхностью людского моря вскинулась подобно перископу рука с очками, повертелась и спряталась обратно. Слева от меня кто-то подробно пересказывал сюжет «Техасской резни механической пилой», справа шел деловой разговор о том, как полезно быть миллионером. Я же, вцепившись в поручень, чтобы при повороте не оказаться под ногами у собратьев по разуму, безуспешно пытался вспомнить то самое модальное управление, половину формул которого вытрясли из мозгов во время бурной посадки.
Окончательно я пришел в себя, оказавшись в тихой и прохладной аудитории, где мне и предстояло сдавать экзамен. Но, хотя аудитория встретила меня пустотой, первым я здесь не был. Более предусмотрительные люди, приехавшие сюда на полтора часа раньше меня, уже успели застолбить сумками задние парты, наиболее выгодные в стратегическом плане. Сейчас эти счастливчики наверняка отправились на второй этаж, чтобы воочию удостовериться, действительно ли появился буфет.
Блажен, кто верует! И буфет, и читальный зал, и комнату отдыха начальство обещало еще тогда, когда весь наш курс дружно, по-коммунистически трудился на отделочных работах. С той поры мало что изменилось.
Мне оставалось приземлиться за вторую парту среднего ряда и ознакомиться с дневником некоего Гологи, старательно выцарапанном в назидание потомкам:
«18.12.91. Голога напился. 26.12.91. Голога напился. 28.12.91. Голога завалил экзамен по физике. Все! Конец! Здравствуй, Советская Армия.» Ниже рукой какого-то доброго человека было добавлено: «1.01.92. Голога повесился.»
