— Так, господа инвалиды. Вы остаетесь тут на две недели. За лечение и проживание я заплатил, так что будет этот рыжий еще чего требовать, ничего не давайте. Вам придется остаться у него недели на две, пока он не поставит вас на ноги. Мне тут сидеть с вами не резон, так что завтра с утра я отбываю. Вы же, как вылечитесь, прейдете в Столицу, там найдете меня по адресу: улица Лодочников, дом номер шесть. Там решим, как долг отрабатывать будите. Всем, все ясно?
— Ясно, — раздалось невпопад от десятника и Еша. Тихий просто кивнул.
— Ос, подойди, — махнул я рукой десятнику.
— Вот тебе сто серебряных ноготков на расходы, — протянул я ему заранее приготовленный мешочек, хорошо наменял в свое время, — мало ли что.
— Спасибо, — кивнул десятник. — Отработаем, не сомневайся.
— Я и не сомневаюсь, оружие также можете себе оставить. Нельзя в наше время без этого.
— Ну, все, целоваться не будем, прощевайте. А то я тут по дороге одну вдовушку приметил, пожалуй, у нее остановлюсь, — подмигнул я наемникам и, запрыгнув на козлы, подстегнул быка.
Все-таки приятно после того, как в течение нескольких месяцев общаешься с мужиками, просто поговорить с женщиной. Поговорить просто так, ни о чем, послушать о ее каких-то проблемах, пусть даже и незначительных. Посмотреть на приятное, ухоженное лицо, а не на небритые рожи. Поесть пищи, приготовленной женской рукой только для тебя. И хотя в плане секса у нас с Аравией ничего и не было, моральное удовлетворение я получил. Хотя, думаю, если бы я немножко поднажал, то и физическое удовлетворение получил бы тоже. Но что-то меня останавливало. Всякий раз, когда я об этом думал, перед глазами вставало лицо Лучии, ее карие глаза, в которых застыл укор. Вот никогда не думал, что она так серьезно меня зацепила. Вроде и не думал о Лучии, пока с Аравией не встретился, а теперь вдруг тоска накатила. Захотелось обнять ее, прижать к себе, поцеловать, ну и дальше по списку. Переспав с Аравией, мне казалась, что этим самым я предам мою Лучию. А в этой жизни нет ничего хуже предательства. Даже смерть близкого человека ранит меньше, чем предательство того же человека. Странно, конечно, слышать подобное от личности, убивающей людей направо и налево. Я допускаю, что не все из моих жертв заслужили смерти, но все они знали о том, что при их роде занятий, подобный исход весьма вероятен. Мирных жителей я не трогал никогда. Может измена, это и не совсем предательство, но что-то от него в ней есть. Пусть я и убийца, но предателем не был, и быть не собираюсь. Даже в мелочах.
Следующий день выдался на редкость приятный. Никакого моросящего дождя, теплое солнышко ласково грело кожу. Настроение было просто отличное, хотя ночью практически не пришлось поспать. Все мои мысли занимала предстоящая встреча с Лучией. Интересно, как она там? Простила ли меня, или все еще дуется, за то, что я уехал? Мозг рисовал различные сценарии и диалоги нашего примирения, а то, что мы помиримся, это я знал наверняка. На душе было легко и весело, я даже начал подпевать, при этом как всегда страшно фальшивя. Ну не дала мне природа ни слуха, ни голоса.
— Скорый поезд к дому мчится, — раздавалось на лесной дороге.
— Полечу домой как птица,
— Полечу как птица я,
— Жизнь начнется без авралов, без вампиров, Армидонов, — тут я дал себе волю немного переделать авторский текст.
— Демобилизация!
Моя двуколка выехала из-за поворота. У обочины стояли трое крестьян, ремонтирующие повозку. Двое держали телегу, а один, в каком-то бесформенном плаще с капюшоном пытался надеть колесо на ось. Мужик, одевающий колесо зыркнул на меня из-под капюшона, я ненадолго замолк, смутившись. Вроде где-то я этого человека видел, но вот где? Сейчас я вспомнить этого не мог. На лица у меня вообще плохая память. Но песня требовала продолжения, и я откинул все лишние мысли, и уже не обращая внимания на путников, продолжил:
— Я приеду к тебе вскоре, — орал я, представляя милое личико Лучии, года она меня увидит.
— Будет спать спокойно город,
— В кленах и акациях,
— Я прижмусь к тебе щекою,
— Ты смахнешь слезу рукою,
— Демобилизация, — при этих словах я даже привстал, чтоб половчее стегануть быка палкой-подгонялкой, дабы скорее привез меня к моей зазнобе.
Тут меня что-то толкнуло под левую лопатку, да так больно, что перед глазами запрыгали черные пятна, а в голове всплыла нелепая мысль: отчего так быстро приближается бычий зад?
Трое мужчин сидели за круглым столом в небольшом, уютном полисадничке. На улице было уже довольно темно — посреди стола находился подсвечник с пятью горящими свечами. Света от них было достаточно и для распивания вина, которого на столе было предостаточно, и для поглощения пищи, которая здесь находилась в ограниченном количестве — в качестве закуски.
— Ну, и о каком важном деле ты хотел поговорить со мной, Матерый? — проговорил широкоплечий мужик с растрепанной, грязной бородой и длинными, не менее грязными волосами.
— Что за хрень, Федул? Я хотел поговорить только с тобой! Что он тут делает? — указал на третьего мужчину тот, которого назвали Матерым. Третий был как две капли воды похож на Федула: такие же грязные волосы, такая же растрепанная борода. И лишь очень внимательный человек мог разглядеть разницу в этих лицах.
Одежда Матерого выгодно отличалась от льняных, простых одеяний, в которые были облачены его собеседники. Человек носил отличные кожаные штаны, кожаную куртку с широкими стальными пластинами, одна была нашита на груди, другая на спине. Также у его стула был прислонен неплохой меч. Выбивалась из общей картины и прическа воина — он был абсолютно лыс.
— У меня от брата секретов нет. Так что выкладывай, с чем пожаловал, — пресек возмущения Матерого Федул.
— Дело твое, но доля ваша все равно половина будет, хоть вас и двое. Согласен?
— Ты, Матерый, поперву дело расскажи. А торговаться, да куш делить уже опосля будем.
— Дело верняк, куш возьмем что надо. Но половина моя, так и знай, на три части делить западло.
— Да не бухти, ботай че за дело.
— Значится, был я нынче у нашего костоправа, — смочив горло вином, начал рассказ лысый воин, — Поправил он спину мою, значится. Ну, я на выход. А там мужиченка стоит, ждет, значится, когда освободится лекаришка. Быковатый такой мужиченка, у него за спиной еще две железки были остренькие, и, падалью буду, если он ими пользоваться необучен. Ну, я в голове-то отметил это, и в калитку, а тама, на улице то бишь двуколочка стоит, а в двуколочке той три человечка поломанных. И, падалью буду, людишки это непростые, битые жизнью, значится, людишки. Наемники, али просто с большой дороги, у меня на это глаз наметанный. Ну, я и думаю: сколько ж рыжиков надо, чтоб экую прорву народу вылечить. Дайка послухаю, о чем там бокланят костоправ, с мужичком этим быковатым. Ну, я, значится, дом с другой стороны обогнул, сиганул через забор и шнырь побырому к окошку — знаю уже, где все беседы ведет лекарь. В окошко то глядь: а там, этот, так небрежненько достает из мешочка золотой ноготок и на стол его кидь. И, падалью буду, в мешочке том еще монет было немеряно.
