В течение трех следующих дней еще пять женщин подверглись ограблениям такого же рода, причем трое из них были покалечены.
Ланкмар перепугался. Ни на что не похожее поведение жутких птиц рождало всяческие суеверные страхи. На крышах домов появились лучники, вооруженные трехзубыми стрелами. Более робкие из женщин сидели дома или надевали плащи с капюшонами, чтобы не было видно их драгоценностей. Несмотря на летнюю жару, ставни по ночам не открывались. Множество ни в чем не повинных голубей и чаек были застрелены или отравлены. Бесстрашные молодые дворяне, призвав на помощь своих сокольничих, выходили на охоту за грабителями.
Однако отыскать пернатых разбойников оказалось делом нелегким; в нескольких случаях, когда это удалось, соколы столкнулись с противником, который летал быстрее них и успешно отражал все атаки. Не в одном доме оплакивалась гибель любимой охотничьей птицы. Все попытки выследить крылатых воров ничего не дали.
Вся эта бурная деятельность привела к одному: теперь все ограбления стали совершаться после захода солнца.
Некая женщина, у которой было расцарапано когтями все горло, умерла, промучившись три часа, и лекари в черных мантиях заявили, что в когтях черных птиц содержится страшный яд.
Паника набирала силу, и вместе с нею на свет стали появляться самые дикие предположения. Жрецы Великого Божества утверждали, что это – кара за суетность женщин, и зловеще предрекали неминуемый бунт всего живого против грешных людей. Астрологи бросали смутные и тревожные намеки. Исступленная толпа сожгла грачовник, принадлежавший зажиточному торговцу зерном, после чего двинулась по улицам, швыряя в птиц камнями; прежде чем ее удалось разогнать, она убила трех священных черных лебедей.
А нападения продолжались. И Ланкмар, с присущей ему способностью восстанавливать душевное равновесие, начал как-то приспосабливаться к этой странной и необъяснимой осаде с неба. Богатые женщины сделали из страха моду и придумали носить на головах серебряные клетки. Остроумцы шутили, что в этом перевернутом вверх тормашками мире птицы летают на свободе, а женщины заточены в клетки. Куртизанка Лесния заказала своему ювелиру новый глаз из дутого золота, который по мнению мужчин только подчеркивал ее экзотическую красоту.
И тут в Ланкмаре появились Фафхрд и Серый Мышелов. Мало кому приходило в голову задаться вопросом, откуда прибыли громадный Северянин и его низкорослый и ловкий спутник или почему они вернулись именно теперь. Друзья же с объяснениями не спешили.
Они тут же принялись за расспросы – как в «Серебряном Угре», так и в других местах, поглощая при этом в больших количествах вино, однако избегая потасовок. Окольными путями Мышелову удалось узнать, что сказочно богатый, но не принятый в обществе ростовщик по имени Муулш купил у Царя Востока – тому срочно понадобились наличные – его знаменитый рубин и собирается подарить камень своей супруге. После этого Мышелов и Фафхрд, разузнав еще кое-что и сделав кое-какие тайные приготовления, вышли из «Серебряного Угря» в лунную ночь, неся с собою непонятные предметы, возбудившие тревогу и подозрения хозяина таверны и ее посетителей.
Никто не отрицал, что предмет, который Фафхрд нес под своим широким плащом, двигался как живой и имел размеры крупной птицы.
Лунный свет нимало не смягчил резкие очертания каменного дома, принадлежавшего ростовщику Муулшу. Прямоугольный, трехэтажный, с плоской крышей и узенькими окошками, он, словно пария, стоял в некотором отдалении от таких же домов торговцев зерном.
Неподалеку катил свои воды Хлал, сердито пенясь в этой части города, словно локоть, врезающийся в могучий поток. Над самой водой высилась темная башня – один из проклятых и заброшенных ланкмарских храмов, который давным-давно был закрыт по причинам, известным лишь нескольким жрецам и некромантам.
По другую сторону дома чернели здания складов, стоявших впритык друг к другу. Дом Муулша оставлял впечатление молчаливой мощи, а значит, надежно охраняемых богатств и секретов.
Однако Серый Мышелов, заглянувший через обычное для ланкмарских домов окно на крыше в будуар жены Муулша, увидел совершенно другого ростовщика. Известный своею черствостью процентщик, спасовавший в супружеской перепалке, напоминал сейчас не то ластящуюся к ногам хозяйки собачонку, не то встревоженную и заботливую наседку.
– Ты – червяк! Слизень! Жирная, толстая скотина! – напевно чистила Муулша его стройная и юная жена. – Своей вонючей алчностью ты загубил мне всю жизнь! Ни одной благородной даме и в голову не придет заговорить со мной. Ни один лорд или даже купец не осмеливается ухаживать за мной. Меня изгнали из общества. И все потому, что твои мерзкие пальцы грязны от вечного пересчитывания монет!
– Но Атья, – робко пробормотал супруг, – я думал, у тебя есть друзья, которых ты навещаешь. Почти каждый день ты пропадаешь на долгие часы и никогда не говоришь мне, куда идешь.
– Чурбан бесчувственный! – завопила Атья. – Что удивительного в том, что я ускользаю в какой-нибудь укромный уголок, чтобы поплакать и попытаться найти горькое утешение в уединении? Тебе никогда не понять моих чувств. И зачем только я вышла за тебя? В жизни бы этого не сделала, можешь быть уверен, если бы мой бедный отец не оказался на мели и ты не вынудил бы его отдать меня в жены. Ты купил меня! Только так ты и умеешь добиваться своего! А когда мой бедный отец умер, у тебя хватило наглости купить и этот дом – его дом, дом, в котором я родилась. Ты сделал это, чтобы довершить мое унижение. Тут ведь все вокруг меня знают, и любой может сказать: «Вот идет жена этого скряги-ростовщика!» – если, конечно, он употребит вежливое слово «жена». Тебе нужно лишь мучить и унижать меня, чтобы я скатилась до твоего уровня, ниже которого некуда. Гнусная свинья, вот ты кто!
С этими словами девушка забарабанила золочеными каблучками по сверкающему паркету. Одетая в желтую шелковую тунику и шальвары, она выглядела хрупкой и очень хорошенькой. Ее головка с крошечным подбородком и яркими глазами, увенчанная копною блестящих и гладких черных волос, была необычайно привлекательна. Быстрые движения оставляли впечатление непрерывного трепетания. В этот миг каждый ее жест был полон гнева и невыносимого раздражения, однако в них чувствовалась и привычная непринужденность, благодаря чему Мышелов, наслаждавшийся уморительным зрелищем, сделал вывод, что подобная сцена разыгрывается далеко не впервые.
Комната с шелковыми драпировками и изящной мебелью была под стать хозяйке. Многочисленные низенькие столики были заставлены баночками с косметикой, бонбоньерками и всяческими безделушками. Пламя длинных свечей чуть колыхалось от теплого ветерка, проникавшего через открытое окно.
