Он склонился низко-низко, так, что я видела лишь косой неровный крест его крыл, да ворох рассыпанных волос, иссиня-черных на фоне белой, чуть тронутой сливочной желтизной козьей шерсти. Он замер в позе плакальщицы, и остался неподвижен на долгие, долгие мгновения.
Вопреки ожиданиям я не ощущала ни отвращения, ни страха, ни каких-либо других негативных эмоций. Любопытство — да и то не слишком жгучее. Некоторое недоумение: неужели стангревские трапезы так и проходят в молчании, на четвереньках, в нелепой скорбной позе? Некоторое смущение: Мотылек не предложил мне удалиться, видимо не подозревая, что его способ принятия пищи для людей по меньшей мере необычен. Некоторое удивление по поводу моей собственной вялой реакции. И все.
Потом меня окликнули сзади. Сыч кое-как починил лыжи и собирался в лес проверять силки. Он взял с собой Уна. Я посмотрела, как они уходят, обернулась к Мотыльку и вздрогнула — тот стоял рядом и тоже смотрел охотнику вслед. Потом стангрев взглянул на меня и вытер губы ладонью.
— Приятного аппетита.
— Что?
— Пойдем в дом.
— А Белая Звездочка? Я возьму ее с собой.
— И уложишь на постель? Как на это посмотрит Сыч?
— Зачем на постель? — всерьез озадачился Мотылек, — Не надо на постель. Коза живет отдельно, аблис… э-э… трупоед — отдельно, — он пошевелил бровями и поправился: — Человек, не трупоед.
Поднял козу на руки и понес ее в дом, словно невесту. Я подобрала рогожу и полупустой мешок.
Белянку устроили в сенях, возле торца печи. Четверть она проспит спокойно, так что новый разгром Сычову хозяйству пока не грозит.
Войдя в комнату, Мотылек сразу же взялся за кочергу и принялся копаться в углях. Добавил штук пять сосновых чушек — загудело пламя, волнами поплыло сухое приятное тепло.
На пустом столе я разложила свою папку. У меня уже набралось порядком записей и набросков. И то и другое требовалось перебелить и рассортировать. Пора было составить план будущей книги, а также определить темы наших с Мотыльком бесед — содержательных и лаконичных, а не просто болтовни, утоляющей поверхностное любопытство.
Я пододвинула чистый лист и открыла чернильницу.
Первое — структура общества, иерархия, семейные отношения.
Второе — быт, распределение обязанностей, ремесла.
Третье — культурная сфера, религия, мифы.
Четвертое — словарь, сравнительный анализ.
Провела горизонтальную черту. Ниже распределялись пункты, где помощь Мотылька была лишь косвенной.
Пятое — внешнее описание.
Шестое — качественные свойства, заметные и скрытые различия, эмпатия, предположения о внутреннем устройстве организма.
Седьмое — пластическая анатомия, рисунки, таблицы.
Все это, вкупе с вступлением и заключением, создаст должный объем. Плюс всякие примечания и дополнения.
Итак, приступим.
Ирги Иргиаро по прозвищу Сыч-охотник
— Итак, — Альсарена раскрыла папку, извлекла несколько листочков, — Слушай, Мотылек. Это — вступление. Немного напыщенно, но так принято. Вступления всегда пишутся высокопарным слогом, в старинном стиле. Потом, в главах, текст будет более современным, так что не пугайся. Итак: «Величайшая беда человеческая есть невежество. Происходит из невежества страх, а из страха — дикость, злоба и ненависть, и сосед идет войною на соседа, и уверены оба свято в правоте своей и неправоте другого, ибо лишь знающий способен сомневаться.»
Тут она сообразила, что прочтенное ею писано на лиранате.
— Э-э… — оглянулась, — Давай лучше ты.
Я, как смог, перевел. Лихо она загнула, барышня наша. Оставшись довольна куцым моим изложением, продолжила:
— «Посему первейшая обязанность каждого человека есть по мере сил стараться возжечь огонь Знания, дабы осененные Знанием, чада Господни в мире и согласии жили, радуя взор Единого. Ибо сказал Господь Бог наш: „Все твари земные суть создания Мои, и всех возлюблю, и во имя Мое вы такоже друг друга возлюбите, ибо равны вы пред лицем Моим“».
Стуро моргал. Пауза.
— Все живое, — сказал я, — должно друг друга любить. Закон таков.
— Правильно! — воодушевился парень, — Хороший закон.
Альсарена улыбнулась.
— «И создал Господь великое множество существ, разумом наделенных, и расселил их в пределах земли обитаемой, Аладаны, и за пределами оной, и из сех существ человеческие народы лишь небольшую часть составляют, об иных же братьях наших пред лицем Единого почти ничего неизвестно, ибо ведут они жизнь уединенную и с людьми в общение не вступают.»
Красивости правильного книжного лираната я ободрал безжалостно, как кору с ветки перед тем, как вырезать свистульку. Но Стуро важно покивал насчет аблисов, которым трупоеды не нравятся.
— Далее. «Внушает беспокойство, что заповедям Пресвятого Альберена противоречащее деление тварей земных на чад Господних и создания Диавола премного приверженцев приобретает, и настроения таковые опасностью чреваты, ибо слаб человек и легко впадает в грех гордыни, в „Истинном Законе“ же сказано: „Господь есть Судия Единый“». Уф-ф!
— Аблисы — хорошие, — сказал я, — а кто так не считает, тот дурак.
Стуро засмущался клыкасто.
— Сыч, ты несколько упрощаешь проблему, — Альса, по-моему, немного обиделась за то, что осталось от ее изящных пируэтов.
Я фыркнул:
— И не несколько, а всерьез. Че парню мозги забивать Альбереном да господом богом? Не обращаешь же ты его.
— Послушал бы тебя наш отец капеллан, — улыбнулась барышня.
— Это какой еще?
Откуда в женском монастыре капеллан?
— Отец Дилментир, капеллан нашего замка. Ну, дома, в Итарнагоне. Он считает, что… — наставительно воздела палец и заявила, подражая старческому дисканту: — Наипервейшее дело для любого последователя Веры Истинной — обращать язычников.
Явно — цитата из отца Дилментира.
Сыч-охотник усмехнулся.
— Ну, ежели так — сама давай. Того, на найлерте, сталбыть. А я тебе не помощник.
— Сыч, — удивленно вскинулись тонкие брови, — Ты обиделся, что ли?
— Да нет. Просто… — пожал плечами, — Я сам — язычник. Так что с меня проку мало.
Вспомнил единственное, что омрачало житье мое у миляги Догара. Вот енти как раз разговоры. Про Истинную Веру. Уж на что Догар был от таких вещей далек, а и то…
«— Мне, конечно, неча в дела твои нос совать… А тока, паря, ты мне ответь, вот чем ваши идолы лучше Господа Единого? Ведь умаешься с ними, много их, да и злые они, жестокие. А наш Бог — Милосердный, всех любит, чада мы ему, и жертв кровавых не требует…»
