Старик смеялся, запрокинув голову. Его жилистая шея тряслась.
И тут в комнате возник Арилье.
— А! — бросил он. — Ты здесь, Денисик.
Дениса передернуло.
— Откуда ты взял это имя?
— Ты как-то называл. Когда про девушек рассказывал… — Эльф перевел взгляд на Эахельвана, и его взгляд сделался озабоченным. — Что это с ним? Болен?
— Я, — хрипло выговорил Денис.
— Что — ты?
— Я болен… Нога. И вообще… и рука.
— Правда? — Арилье фыркнул. — Подвернул, когда с лошади падал? Я тебе говорил, что…
— Гонэл приказала мне доставить Эахельвана в подземелье, а он… не хочет идти, — сказал Денис, решив больше не таиться. Если играть в непробиваемого чекиста, то уж никак не перед Арилье.
Эахельван забился в угол и оттуда следил за друзьями глазами, полными ненависти и страха.
Эльф покачал головой.
— Я правильно тебя понял?
— Не знаю… — Денис судорожно перевел дыхание. — Я тут намучился с ним. Не хочет идти. А надо. Я не могу вернуться без него, понимаешь?
Арилье сказал:
— Свяжем, завернем в плащ и отнесем.
— Я… не могу. Он старый, — прошептал Денис.
— На год младше меня, — напомнил Арилье.
— Животное! — выкрикнул Эахельван. — Все эльфы — грязные животные! Звери! Скоты!
— Что с ним случилось? — удивленно пожал плечами Арилье. — Наверное, какая-то очень страшная вещь. В книгах, что ли, вычитал? Жуткое дело — эти книги.
«Он принимает Эахельвана за обыкновенного сумасшедшего, — с облегчением подумал Денис. — Наверное, и про подземелье ничего толком не знает».
Однако у Дениса хватило ума ничего этого вслух не произносить. Вместе они набросились на Эахельвана, скрутили ему руки и ноги (при этом пленник ухитрился пару раз лягнуть Дениса в живот и в подбородок), а потом завернули в широкий плащ.
— Потащили? — обратился Арилье к Денису.
Денис, хромая, двинулся вперед. Арилье с ношей на плече — за ним.
Эахельван сперва рычал, потом плакал, а под конец перешел на жалобное, очень тихое поскуливание, которое надрывало любое сердце, кроме эльфийского.
— Я сумасшедших боюсь, — признался Арилье Денису. — Они иногда будущее видят, но всегда в таком непонятном виде, как будто перекорежнное… Наболтают тебе пророчеств, а ты потом живи и от каждой кочки шарахайся… Нет уж. Разговаривать с ними я точно не буду. И мне их жаль, не думай, — прибавил эльф. — Но с ними, как с детьми, нужна твердость. Чтобы все по распорядку, и не как они желают, а как велено. Ты мне лучше скажи, где это ты ухитрился так попортить свою бренную плотскую оболочку?
— Вышло… дрянное дело… — задыхаясь от ходьбы, отвечал Денис. — Сейчас Гонэл… и прочие… ты все узнаешь.
Они спустились в подвал. Ощутив прохладу подземелья, пленник испустил громкий, отчаянный вопль, обмяк на плечах Арилье и затих. Эльф осторожно потряс его, потом положил на пол и развернул плащ. Эахельван дышал тяжело и прерывисто, на его посеревшем лице выступили крупные капли пота.
— Тебе плохо? — осведомился Арилье. — Чем я могу помочь?
— Ты уже все сделал, эльфийское отродье, — просипел Эахельван. — Никогда прежде… я не бывал здесь. И теперь не будет выхода.
— Почему? Если Гонэл решит, что тебя нужно вернуть в твои покои, то я сам тебя отнесу. Хочешь — вот прямо на руках отнесу?
— Не получится, — заскрипел Эахельван. — Я сгнию здесь. Все. Все кончено. — Он напряг шею, потянулся наверх, как будто в попытке встать, и прокричал тонко и отчаянно: — Кончено все, все!
А потом совсем будничным тоном добавил:
— Дай руку, Денис. Я хочу встать. Не хочу, чтобы меня к ней волоком тащили.
Денис протянул старику руку, и тот, опираясь на молодого человека, потащился через темное, сырое, полное таинственных колонн помещение навстречу слабому источнику света, мелькающему впереди.
* * *
Гонэл ничего не сказала, когда вместо одного Эахельвана рядом с Денисом оказался еще и Арилье. Она вообще как будто не заметила ни эльфа, ни его юного друга-человека. Все ее внимание сразу же устремилось к старику ученому.
— Кто это? — спросила Гонэл, указывая на Адальгера.
Тот, залитый до колен почерневшей кровью, только сипел и корчился в цепях. Кажется, он не узнал Эахельвана, а Эахельван, в свою очередь, не узнал его.
— Понятия не имею, — прошептал старик. — Ты сделала… страшную вещь со мной, Гонэл. А ведь я служил тебе.
— Еще кому? — спросила она бесстрастно, поднимая брови.
— Не понимаю.
— Кому еще ты служил?
— Не понимаю.
— Кому, кроме меня?
— Не понимаю…
Денис подошел к безымянной девушке, и ему показалось, что она больше не дышит. Он обхватил ее здоровой рукой, приподнял так, чтобы она могла навалиться на его плечо, и закричал:
— Снимите же, наконец, ее с этой цепи!
Настоящая история трех старых друзей, из которых один убил другого, а последний пропал без вестиПомните ли вы те дни, когда на стенах замка еще не появились барельефные каменные звери, озаряемые солнцем попеременно, и особенного — дракон, растопыривший когти над воротами? Кажется, так обстояли дела еще совсем недавно, но нет, смотрите-ка, прошло уже больше двадцати лет, и большинство нынешних обитателей замка даже не подозревает о том, что были такие времена, когда этих зверей не было.
Служили каменные фигуры для распознавания времени суток и для украшения, чтобы любоваться. Но имелось еще третье, главное, их назначение, и как всякое, что являлось наиболее важным, оно оставалось скрытым для всех людей и всех эльфов, — кроме тех, кто просто знал об этом.
Это были печати. Они закрывали вход в замок любому, в чьих жилах имелась нечистая троллиная кровь.
Как-то раз Гонэл захотела убедиться в том, что печати действительно убивают троллиное отродье, — убивают вернее, чем меч, но тайными способами, человеку и эльфу не открытыми, — и приказала доставить ей тролля. Она велела запереть его в замке под тем предлогом, что хочет кое о чем спросить пленника; однако допрос был отложен до утра, а утром тролля обнаружили мертвым. Печати, под которыми его провели накануне, уничтожили своего врага.
Для тех, кто родился за Серой Границей, вход в замок отныне был надежно закрыт.
Оставалась только одна лазейка, но о ней позже…
* * *
Был человек по имени Эопта. Он был крестьянином, потомком и сыном крестьян, и если имелось на земле что-то, что он считал достойным своей ненависти, так это была крестьянская доля.
Череда бессмысленных тяжелых работ лежала на его спине непосильным грузом, и с каждым годом он все ниже наклонялся под ношей. Но поскольку он родился крестьянином, ум его оставался весьма ограниченным, а глаза не видели дальше распаханного поля, которое и без того простиралось до самого горизонта и даже немного сползало за край обозримого.
Часть этого поля принадлежала Эопте, часть — другим людям его деревни. Там, где прочие видели плодородные почвы, Эопта видел лишь грязь, пачкающую его сапоги.
Но ужаснее всего было то, что время в крестьянской жизни топчется на месте. Оно не развертывается широкой, разноцветной лентой и не летит вдаль, как стрела, мимо все новых и новых земель, лесов, замков, даже, может быть, городов; нет, оно тупо вращается по кругу, точно мельничный жернов, снова и снова неловкой поступью вышагивая по одной и той же замкнутой дороге: от весны до осени, через безнадежную зиму.
«Если таково бессмертие, — думал Эопта, — то лучше уж отказаться от бессмертия. Что это за бытие, в котором ничего не происходит, кроме заранее известного!»
С такими мыслями он однажды ушел из своей деревни, и никто из односельчан его больше никогда не видел. Клочок общего поля, принадлежавший Эопте, не распахивали и не засеивали, так что он оставался невозделанным и год от году все больше дичал, пока наконец не перестал быть плодородным и не превратился в плешь.
А Эопта переходил с места на место и чутко осматривался по сторонам, а также прислушивался к себе: он боялся пропустить момент, когда жизнь его перестанет выписывать бессмысленные круги и, развернувшись, полетит вперед. Но все оставалось скучным и серым, одна таверна сменяла другую, один временный заработок перетекал в другой, и скоро Эопта с ужасом понял, что даже бродяги и наемники ходят по кругу, потому как все в их существовании подчинено смене сезонов. Даже войны велись с достаточной регулярностью…
— Что же не обладает постоянством? — спросил как-то раз Эопта случайного спутника, встреченного им на дороге.
Тот — бодрый старик в хорошей одежде — рассмеялся:
— Странный ты парень, как я погляжу!
Эопта насупился:
— Что же во мне такого странного, приятель?
— Все люди ищут постоянства, потому что боятся неизвестности и перемен.
