Верна прикусила губу и внимательно посмотрела на бродягу, мирно дремлющего у очага. Старик как старик – сед, бородат, бит жизнью. Но, видать, и жизни от него досталось, только представить себе, как горел воздух, когда Винопей исторгал вовне забористую матерщину.
– А разбуди ты его, Березняк. Должно быть, и аппетит старинушка во сне нагулял. От меня не убудет, а человеку хорошо.
– И то правильно. – Корчмарь тяжело поднялся – аж лавка заскрипела – и вразвалку прошел к очагу.
Винопей спал чутко. Так спит человек, которому не на кого надеяться кроме самого себя. За таким не стоят семья и друзья, некому подпереть спину. Спросонок потер глаза, и недолго Верне казалось, что это Тычок зевает, оглаживает бороду и перхает. Суть дела харчевный завсегдатай ухватил быстро, стрельнул глазками туда-сюда и скорее молнии скакнул за стол.
Солнце клонилось к дальнокраю. Винопей поглощал кашу умопомрачительно быстро, будто сразу трое едоков расселись за столом. Облитая малиновым рдением, каша ароматно паровала в плошке, и даже парок в эту закатную пору вышел розоватый, вкусный.
– Мужа ищешь?
– Да. С ним были еще двое, свекор и золовка.
– Недавно замужем? С полгода-то будет?
Верна тяжело сглотнула. Старик насквозь глядит, что ли? Вроде и словом не обмолвилась, а пройдоха рассказывает как по писаному.
– Д-Да.
– Ты, красота, круглые глаза не делай. И за ведуна меня не держи. Все как белый свет ясно, только глядеть нужно уметь. Которая давно замужем, у той след от кольца остается, хоть снимай кольцо, хоть нет. У тебя безымянчик гладенький, ни кольца, ни следа. Угадал?
Оторопела. Вот ведь пройдоха – кольцо сняла с пальца и повесила на шею. Пожалуй, такой мог найти оброненный кошель.
– Говоришь, трое?
– Вой в красной рубахе, здоровенная девка и старик, навроде тебя. Такой же языкастый и прожорливый.
Винопей закатил глаза, какое-то время пребывал сам в себе, потом словно вернулся в этот мир.
– Что было наяву – видел. Чего не видел – не взыщи, значит, спал. Видел я тех троих.
Видел?! Верна опешила, дыхание сперло, ровно собралась вдохнуть под водой, да боги-прозорливцы легкие замкнули. Пучила глаза и неотрывно смотрела на седого старика, что подъедал хлебцем последние крупинки.
– Боги, боженьки, видел… да как же это? Неужто видел?
Винопей перестал жевать, уставился на благодетельницу немигающим взором и покачал кудлатой головой. Совсем девка от счастья умишком тронулась. Говорят же, видел!
– Как есть видел. Ты, красота, глаза не пучь, навыкате останутся. Мужа найдешь, а он не узнает. А если мешать не станешь степенному человеку, вспомню, как их звали, о чем говорили.
Прикусила губу и кивнула. Старик облапил кувшин с молоком, и на какое-то время будто исчез, только костлявое горло ходило по шее вверх-вниз. А когда дорожный завсегдатай гулко утвердил пустой кувшин на столе, Верна только и выдохнула:
– Ну?
– Точно не помню, но имечко у мужа твоего больно странное. Те двое звали его… дайте боги памяти… навроде как лишенец. Как будто чего-то у него не было… Без… Без…
– Безрод?
– Очень на то похоже.
– А что говорили? Куда пошли, я и сама знаю, что говорили, слышал?
– Не помню. – Винопей сыто погладил себя по тощему пузу, куда время назад ухнули огромная плошка с кашей и почти целый кувшин молока. – Хоть убей, не помню. А ведь сижу в середине корчмы да на все стороны слушаю. И странность наблюдается такая, что, если насилу вспоминать, ничего путного не выйдет. Само наружу вылезет. Ты, главное, рядом будь да молочком пои меня, горемыку.
Верна усмехнулась. Вот ведь пройдоха! По крайней мере, день безбедной жизни старик себе обеспечил. Корми его, пои да глаза мозоль, чтобы подстегивать нужную мысль, ровно голый зад крапивой.
– И как долго ждать?
– Денька три, думаю. Вряд ли меньше! Я ведь страсть какой памятливый! Что однажды услышу, навсегда запоминаю. Мне и годы не беда!
– Зато мне беда! Годы ждать не стану. Завтра же уйду. Недосуг мне.
– А куда тебе торопиться? Если держала путь на восток… так ведь неспокойно там.
– Неспокойно? – Три красные полосы убегали аккурат на восток-полдень, как бы не в самую гущу неприятностей, о которых поведал Винопей.
– Залом вернулся. А с ним его головорезы. Братцы думали, что сгинул парняга в чужедальнем походе, а он возьми да вернись! Ох, быть сшибке!
– Усобица?
Да, будет драчка. Старик, знобливо ежась и оглядываясь, перешел на шепот. Семь лет назад Залом ушел через горы в поход, оставив княжество на младших братьев. Коффы отнюдь не мальчишки для битья, и неизвестно, чем закончилась бы война, когда бы не сражение у Брайды-реки. Залому оставалось совсем чуть-чуть, чтобы дожать обнаглевших коффов, да, видимо, настал его черед хлебать беды полной ложкой. Врагу удалось уничтожить запасный обоз, и поговаривают, будто дело не обошлось без предательства, иначе откуда вдруг каждая собака в Коффире узнала о секретной тропе в горах, через которую Залом отправлял восвояси раненых и получал свежих лошадей? И уж вовсе не объяснить, каким таким расчудесным образом коффам стал известен тайный приют в скалах, где Залом встречался с братьями.
– Обложили, стало быть, – прошептала Верна. Незнакомого Залома стало отчего-то жаль.
Ага, обложили. Потом в горах таинственным образом сделался обвал, похоронивший добрую четверть войска Залома, и это при том, что подозрительно вовремя все случилось. Аж оторопь берет. А когда остатки войска загнали в степь, в страну гнилой воды, парням пришлось и вовсе туго. Гнилая жижа сделала свое дело. Иной воды нет на несколько дней окрест, а пить-то хочется. А что говорить раненым? Дескать, пить нельзя, ты, друг, от жажды помирай?
– Оттеснили от гор и загнали в чужие степи?
– Аккурат именно так! Закрыли дорогу восвояси и погнали к синему морю. – Винопей не забывал бросать вокруг сторожкие взгляды, будто в харчевне могли притаиться коффы и вырезать у болтуна не в меру длинный язык. – К морю вышла едва ли половина войска, а дальше… каждый врет по-своему. Как будто коффы избили всех и сбросили трупы в море. Другой брешет, что Заломовичи счастливым образом избежали гибельной участи и ушли за море. Третий болтает, словно коффы вдруг потеряли след беглецов, и вои Залома ушли вдоль берега. Четвертый припутывает потустороннюю силу, дескать, под землю провалились, не иначе. Как бы то ни было, братья, что остались на княжестве, погоревали да и разделили страну надвое, одному досталась полночь, другому полдень. И все бы ничего, но полгода назад загуляли слухи, будто жив Залом! Жив и возвращается. На младшеньких лица не стало! Ровно личины оба надели! Губешки трясутся, глаза слюдяные, лица белые как снег!
