Супротив Зорко, которому подлетевшие мигом две девицы смазали рану некой целебной мазью, на резной скамье восседал хозяин, чей облик вовсе не вязался со всем, что в этом чертоге находилось. А было здесь множество всякой всячины, которой и в лавке у арранта Пироса не сыскать. И шарик из Шо-Ситайна был, но лежал он не просто так, а рядом с иными шо-ситайнскими диковинами.
— За морем думают, он охраняет от злого духа, — пояснил Ульфтаг, посмотрев туда же, куда взглянул Зорко. — Ты пей, венн. Парень ты крепкий, а от моего пива голова не заболит, — усмехнулся сегван.
— Так вот, плыть тебе на Кайлисбрекку. Ты, должно быть, и не ведаешь, отчего такой тебе почет, — продолжал Ульфтаг. — Мы и сами, «великие кунсы», — передразнил он Вольфарта-лагмана, — как в тумане у незнакомых берегов плутаем. Великие кунсы — не мы. На восходных берегах теперь самый великий кунс орудует. Тот, что в седле воюет. Разумеешь, о ком говорю?
Сегван на тризне выпил изрядно, однако оставался таким же, каким предстал на сходе: чудным, но с умом ясным и острым, словно клинковая сталь.
— О Гурцате речь ведешь, Ульфтаг-кунс? — без труда догадался Зорко.
— О Гурцате, — согласился сегван. — С него и начну. Если б не он, — по-сольвеннски Ульфтаг говорил так, будто сольвенном рожден был и у сольвеннов возрастал, — не схлестнуться бы тебе с манами.
И Ульфтаг повел рассказ.
— Те маны, что здесь объявились, и вправду беглецы. Они на восходных берегах живут, на полдень от вельхов морских и калейсов. Поклоняются огню, а более — золоту. Главный у них шад, по-вашему — кнес, а еще годи, кудесники сиречь. Маны их магами именуют. Шад живет в столице, что на море стоит, во дворце. Маги — в крепостях, что в горах. Сами маны — народ незлобный, хоть и горячий. Только те, кто к шаду близкие, комесы его, люди черные. Они все из одного племени, других к власти не допускают. Племя невелико, а вот сумело все остальные подчинить. Их гурганами зовут. Это значит «волки». И шад, и комесы его — все из гурганов. Злы они страшно, жадны и до утех охочи без меры — негодно так мужу себя вести. И кроме магов, никто им не соперник. Но маги против них не сила, они только защититься могут: на те горы и птица не всякая взлетит, не то что войско. Закон у них таков: раз муж, то должен золота добыть, а как того золота добиться, то не суть. И вот пришла конница из степей да все войско гурганское разом в море сбросила, а помогать гурганам никто не стал. Маги в своих крепостях отсиделись. Шад в башне своей сгорел, а наследник его со свитой спаслись. Вельхи да калейсы его не приняли, испугались, что и всадники степные за ним придут. Может, и не зря так поступили, — заметил Ульфтаг хмуро.
— А кнес галирадский принял. Почему принял, о том впереди речь. Под руку свою их кнес взял, только золота не дал. А разве в одночасье от роскоши отвыкнешь? Взялись за знакомый промысел: деньги отнимать. А то, что красавец этот, Намеди, на тебя среди белого дня кинулся, так и это не диво: привык он у себя выше всех простых быть, кроме принца и шада. Значит, и отобрать не зазорно, и убить. И, говоришь, прямо кошельком с монетами в лоб ему и треснул?
— Вышло так, — развел руками Зорко, и его вдруг разобрал смех, хоть и было это вовсе неправильно. Но живо вспомнил он, как валился навзничь, всплеснув руками, ничего не понявший вор.
Ухмыльнулся и кунс.
— Такого я и в сагах не встречал, — подметил он. — Непечальная история. Многим великие герои противника били, кроме справедливого меча: камнем, дубиной, сапогом даже подкованным. Но чтобы кошельком…
— А разве сегваны не так поступают, когда на калейсов идут? — спросил вдруг Зорко. Не по-веннски спросил: другой венн промолчал бы, помня, что сегваны его от меча враждебного и от силы кнесовой укрывают. А Зорко спросил, зане видел, во что сегваны иной раз жизнь человеческую ценят.
— Не так, — нимало не смутился кунс, только глянул на Зорко по-особенному пристально. — Честный бой — не воровство.
— А у слабого отнимать, не худо ли? — не отступил Зорко.
— Кому Храмн дал силу и ум, тот прав, потому что их дал Храмн, — отвечал Ульфтаг.
— А коли силу и ум во зло употребить, как вот гурганы? — не унимался венн.
Ульфтаг в ответ наново ухмыльнулся, будто рыбак, что крупную рыбину зацепил.
— Вот что скажу я тебе, Зорко Зоревич, — молвил тут Ульфтаг. — Тебе, как погляжу я, оберег мой сильно глянулся, кой с вельхских берегов привезен. — Кунс обернулся назад, пошарил в ларчике и вытащил на свет его, тот самый оберег, что так разволновал Зорко на тризне. — И не зря, — продолжил сегван. — А потому не зря, что говоришь ты сейчас как те люди, у коих я оберег этот взял.
— Взял? — не совсем уразумел Зорко, готовясь уже к тому, что кунс сейчас скажет просто «убил» или «обобрал».
— Нет, я их не тронул. Когда я пленил корабль вельхов, у них не было в руках ни мечей, ни луков, — рассказал Ульфтаг. — Я даже не отнял его, потому что они были бедны, и я думал, что у них нечего взять. У меня на дворе только самые ленивые рабы ходят в такой грубой и дешевой одежде. Они сами дали мне его и сказали, чтобы я носил это как оберег, но на шее. Потом я слышал что-то похожее от аррантов, когда те говорили про двух богов, которые приходятся друг другу близнецами. Арранты хорошо торгуют, но оттого не слишком воздержанны на язык. — И опять усмешка тронула губы сегвана. — Переспорить меня им не удалось. Но кунс Торгальт не слишком искушен в стихосложении. Зато его меч красиво пишет руны. Я же о другом теперь говорить стану.
Зорко подумал, а знает ли Пирос о таких похождениях кунса, и решил, что, наверное, знает. Ульфтаг плавал по морям больше всех, и слава о нем разошлась всюду, как волны. Он понял, что старый кунс исподволь подобрался к делу, из-за которого венн оказался у него в столь неурочный час.
Зорко взял оберег, но весь насторожился.
— Скоро незваные гости пожалуют. — Кунс положил мозолистую от меча и весла ладонь на столик. Рука у Ульфтага была большая и грубая, и столик, казалось, неуютно ежится под ней. — Не мне тебе рассказывать, что там Хальфдир — да будет славен он в чертогах Храмна! — в Лесном Углу натворил. Кунс он великий, кто же спорит, только и Оле-кунс умен, не отнимешь. Дела у нас тут быстро делаются: думаешь, то, что ты на тинге рассказывал, новость?
— Может, уже и не новость, — рассудил Зорко, не понимая пока, куда клонит Ульфтаг.
— Прав ты: было новостью, — вдругорядь усмехнулся кунс. — Целую ночь было, а наутро уж на торжище судачили, как Хальфдир-кунс гонцов Гурцатовых положил, и боярина Прастена со дружиной, и сам сгинул в великой ямине под черной грозой.
