– А если бы я сказал, что мы знакомы: тогда рвите на здоровье? – улыбнулся Эдя.
Аня растерялась. Своим вопросом в духе Сократа Хаврон поставил ее в тупик.
– Нет. Но тогда ненависть может накапливаться постепенно. Капля за каплей. И потом прорывает. Понимаешь?
– Моя твою понимаешь, – заверил Эдя и вдруг ревниво спросил: – А кто тебе этот Юрий?..
Аня пожала плечами.
– Никто. То есть не совсем, конечно, никто. Он человек, которого я знаю и, который, как мне кажется, меня любит. Я закончила институт культуры и, как это часто бывает, пошла работать в фирму, не имеющую к культуре никакого отношения. Фирма торгует оборудованием для упаковки продуктов. Горячая упаковка, пакеты, термопленка и так далее. У этой фирмы два совладельца – один из них Юрий. Я проработала там год, а три месяца назад ушла.
– Из-за этого типа?
– Не только из-за него. Сама работа была не для меня. Допрос окончен?
Эдя что-то промычал, чувствуя, что неосторожным вопросом нарушил хрупкую легкость их беседы. Сейчас же что-то изменилось. В ванной, где они с Аней стояли, стало вдруг тесно. Эдя обнаружил, что лампочка горит тускло, увидел крючок с полотенцем на приоткрытой двери и выглядывающий из коридора поблескивающий стеклами шкаф. Вещи наплыли со всех сторон, хотя только что их не существовало. Чужие вещи.
– А что ты вообще делал в моем подъезде? Что-то я не слышала лифта. Следил за мной? – спросила Аня с подозрением.
– Не следил. Искал, – ответил Эдя так же сухо, как прозвучал вопрос.
– Зачем?
– Хотел узнать, все ли с тобой в порядке.
Аня поморщилась.
– Хочешь сказать, что в прошлый раз я вела себя как истеричка, от которой нужно прятать ножницы?
– Ну ножницы не ножницы, а мосты точно.
– Значит, ко мне тебя привела исключительно жалость? Ты что, член секты сострадательных гуманоидов? – спросила Аня.
Эдя многозначительно промолчал. В психологической войне, которую вот уже много тысячелетий ведут мужчина и женщина, каждое несказанное слово стоит двух сказанных.
– Хочешь чего-нибудь съесть? – предложила Аня, так и не дождавшись ответа.
Эдя деловито кивнул и направился на кухню. Когда он проходил мимо холодильника, тот затрясся и задрожал не в такт, ощутив исходящую от Эди опасность.
Опустившись на табуретку, Эдя посмотрел на стол. На столе лежало несколько клочков бумаги, странно, почти бессмысленно исчерченных простым карандашом. Эдю это удивило. Обычно так калякают дети, однако этот рисунок определенно не был детским.
– Тебе чай с сахаром? – спросила Аня.
– Можно, конечно, и чай с сахаром. Но вообще-то предпочтительнее кофе с колбасой, – не задумываясь, отвечал Хаврон.
– Ты прямо как мой дядя. Он тоже не любил чайковского с сахарковым. Требовал кофейского с колбасейским, – не удивившись, сказала Аня.
– Я вечный дядя. Теперь до гроба из дядей не вылезешь, – проворчал Эдя.
Пока Хаврон пил кофе, Аня сидела рядом. Они говорили о чем-то легком, избегая опасных тем. Аня взяла карандаш и неосознанно стала водить по бумаге. Эдя выжидал, видя, что она совсем не смотрит на лист. Если окликнуть ее сейчас, она уронит карандаш и непонимающе уставится на свои каракули.
– Слушай... Помнишь ты рассказывала, что уколола руку, когда просовывала ее в решетку водостока? – спросил Эдя словно невзначай.
– Я не уколола. Мне в нее точно впилось что-то...
– В правую?
– Ну да, а что?
– Да ничего. Так просто, – сказал Эдя, стараясь не смотреть на ее кисть.
Наконец Аня отложила карандаш и устало стала тереть лицо.
– У меня весь день болит голова. И одновременно чудовищное беспокойство. Не сидится на месте. Хочется встать и куда-то идти. Сама не пойму, что такое, – пожаловалась она Эде.
– Ты очки не надевала? – спросил Эдя.
Аня посмотрела на него почти с ужасом.
– Сегодня нет, – ответила она тихо.
Эдя протянул руку и осторожно взял лист. Как и предыдущие, он представлял собой переплетение случайных линий. Экспериментируя, Эдя то удалял лист от глаз, то приближал, то переворачивал страницу. Даже заставил себя не моргать, чтобы вызвать слезу и сделать взгляд расплывчатым. В хаосе линий смутно угадывалось что-то цельное. Вот только что?
– Дай очки! – приказал Эдя.
– Зачем?
– Дай!
Аня пошарила в сумке и протянула ему очешник. Эдя решительно взял очки. Надел их и сразу ощутил назойливое, бесцеремонное давление артефакта. Мир стал дробиться. Распадаться на клубки энергий. Стремительных, быстрых, случайных. Они соприкасались, как тонкий дым из множества курительниц, сплетались на бесконечно краткий миг, тут же расплетались и, сохранив свою целостность, уносились куда-то.
Эдя встал и, заставляя себя не отвлекаться, уставился на лист сквозь стекла очков. Смотрел он не так уж и долго, но внимательно. Изучив первый лист, он последовательно изучил и остальные три. Аня услышала, как он удовлетворенно хмыкнул.
Затем Хаврон стащил с переносицы очки и придвинул их вместе с листом к Ане.
– Посмотри!
– Зачем?
– Посмотри! – повторил Эдя.
Аня взяла очки и, не надевая, обреченно поднесла их к глазам.
– Три лица и дом с табличкой адреса? Да? – спросила она, поочередно взглянув на все три листа.
Эдя кивнул.
– Три лица и дом, – согласился он.
– Примерно такой же дом я видела вчера во сне... Думаю, это он и был.
– А лица? – сразу спросил Эдя.
– Лиц я не видела. Только дом. Кроме дома, там было еще что-то. Что-то главное, небольшое, красное... Я проснулась, но так и не смогла вспомнить.
* * *
Меф подпрыгивал на заднем сиденье «УАЗа», то и дело стукаясь носом о плечо сидевшей у него на коленях Дафны. Несмотря на то что это было плечо любимой девушки, носу от этого легче не становилось. Мамай вел машину как камикадзе.
Склонившись так, что лицо почти касалось лобового стекла, хан сосредоточенно крутил баранку. Его бритый затылок матово поблескивал. Меф уже даже не оглядывался, когда они во что-нибудь врезались. Эссиорх, мчавшийся на мотоцикле вслед за «УАЗом», едва успевал изменять вероятностный поток и предотвращать жертвы.
– Если это называется «ехать тихо, не привлекая внимания», то хотел бы я видеть, что в его представлении «ехать громко»! – сердито сказал Эссиорх.
– Успокойся, дорогой! Нас не вычислят. Я накладываю заклинания двойничества на все проезжающие машины. Даже нашего Тухломошу и того заглючило бы, – успокоила его Улита.
Мефу надоела тряска, и он сделал Мамаю внушение единственно понятным тому способом. Мамай неохотно внял. Машина поехала спокойнее. Слева от Мефа сидели Ирка и Багров. Антигон, улюлюкая, подпрыгивал в багажнике. Ему одному сумасшедшая гонка доставляла удовольствие. Даже при том, что он имел хорошие шансы вылететь на шоссе. Однако уважающего себя кикимора такими пустяками не напугаешь.
