Александр Волков - Владигор. Князь-призрак

— Выходит, сам перед собой представлялся, — усмехнулся Ерыга. — Клоун и есть!

— Страшно мне, — вдруг прошептал Десняк, глядя в его темные глазницы. — Тебе легко говорить, ты уже там, а я еще здесь, — понимаешь?

— Тебе тоже недолго осталось, — сказал Ерыга.

— Сколько: месяц? год? два? — быстро спросил Десняк.

— Может, тебе еще день и час назвать? — сухо сказал Ерыга.

— А ты… знаешь? — с замершим сердцем прошептал Десняк.

— Знаю не знаю, какая разница? Ты все равно не поверишь.

— Почему не поверю?

— Я же хам, неуч, — сказал Ерыга, — куда мне против всей этой премудрости?! С моим суконным рылом да в этот калашный ряд соваться!

Призрак опять захихикал, указывая дрожащим пальцем на корешки и свитки.

— Я не про эту премудрость говорю, — сказал Десняк, сдвинув брови над глубоко врезанной переносицей.

— А про какую? Про эту, что ли? — наивно удивился призрак, указывая на лапы коркодела, прижатые оскаленными черепами. — Чего они на эту рвань оскалились?

Призрак наклонился и протянул руку к волчьей шапке, как бы намереваясь схватить ее за оттопыренное ухо.

— Куда?! Убери лапы! — зашипел Десняк.

Но призрак не обратил на его восклицание никакого внимания. Дотянувшись до шапки, он сомкнул костлявые пальцы, но они прошли сквозь мех, как сквозь воздух.

— Вот видишь, — сказал Ерыга, сухо пощелкав в воздухе костяшками пальцев, — ты еще здесь, я уже там. А это, — он широким жестом обвел книжные полки и остановил растопыренную ладонь над мордой коркодела, — так, баловство… А еще говорят: звездочеты, маги, мудрецы!.. Ну какие вы мудрецы? Друг перед другом представляетесь — вот и вся ваша мудрость! Те же скоморохи!

Призрак вздохнул и обреченно уронил на грудь лобастый, исполосованный зубчатыми швами череп.

— А вы, значит, уже не представляетесь? — спросил Десняк.

— А что нам представляться? — сказал Ерыга, не поднимая головы. — Мы все равны, здесь у нас ни богатых нет, ни бедных, ни сильных, ни слабых, ни князей, ни холопов — тени, одним словом… Как от толпы на заборе.

— Тогда зачем тебе твои кости? — тихим, вкрадчивым голосом спросил Десняк.

— Не спеши, — ответил призрак, подняв голову и посмотрев на своего собеседника долгим неподвижным взглядом. — Придет время — все узнаешь.

— Когда?

— Я же сказал: не спеши…

Десняк хотел спросить Ерыгу, придет ли он еще, чтобы ответить на этот мучительный вопрос, но тут со двора донесся крик петуха. Призрак вздрогнул, прикрыл ладонями пустые глазницы, нервно облизнул кончиком языка бледные губы и стал быстро таять в зеленоватом сумраке каморки. Сперва исчезли ноги, затем тьма стала поедать руки, ребра, позвоночник, крышку черепа и вскоре вся сгустилась вокруг неподвижно замерших, окруженных бледными кольцами глазниц.

— Приходи, я буду ждать! — взволнованно прошептал Десняк, но призрак остался нем, и лишь кольца вокруг его глаз на миг вспыхнули и исчезли, оставив в воздухе каморки едкий запах серы.

Филимон прилетел вечером, после того, как едва проступавшее сквозь тучи солнце окончательно затерялось между верхушками сосен, погрузив огороженный бревенчатым частоколом двор в сырую прохладную тьму. Когда сырость стала проникать в спальню Любавы, княжна приказала принести сухих дров и бересты для камина. Пока приставленный к этому делу мальчишка-беренд вприпрыжку спускался по лестнице, княжна открыла окно и, закутав грудь горностаевой мантией, стала вглядываться в размытые очертания древесных крон в надежде увидеть подлетающего Филимона. Вязкая, пропитанная изморосью тьма быстро поглощала кроны, стволы, заостренные верхушки частокола, и к тому времени, когда мальчишка с охапкой сосновых поленьев и берестяной лентой, обернутой вокруг шеи, вернулся в спальню, перед глазами княжны уже стояла сплошная бархатная чернота. Но Любава даже не слыхала, как он вошел, и обернулась, лишь когда за ее спиной раздался стук рассыпающихся поленьев.

— Не бережешь ты себя, госпожа добрая! — сказал мальчишка. — Закрыла бы окошко, не ровен час, лешак болотной гнилью из лесу дыхнет, грудь заложит, кости заломит да голову в жар бросит! Нечистый дух, не к ночи будь помянут!

Мальчишка щелкнул кресалом, брызнул на трут густым пучком искр, надул чумазые щеки и, вытянув пухлые губы, начал со свистом раздувать взлохмаченные волокна. Глядя на него, Любава зябко повела плечами и, протянув руку за спину, свела дребезжащие слюдяными пластинками створки.

— Погодь, погодь, госпожа! — засуетился мальчишка, раскручивая затлевший трут. — Сперва лешака надо вытурить! Вдруг затаился где в углу, а ты как заснешь, он и зачнет под перину порскать, охальник!

Мальчишка смотал с шеи берестяную ленту, запалил ее от трута, бросил на колосник камина, прикрыл пучком сосновых лучинок, а когда коптящий огонек пробился сквозь их перекрестье, поднес к пламени веточку можжевельника. Веточка вспыхнула, но мальчишка не дал ей разгореться, а тут же выдернул из-под кирпичного свода, погасил в кулаке и, что-то бурча под нос, стал обходить углы спальни, окуривая тесаные бревна едким сизым дымком.

— Чур меня! Чур меня! — бормотал он, помахивая веткой и притаптывая лаптями искрящиеся, опадающие на половицы хвоинки.

— Окошко! Окошко открой, княжна! Вытурить! Вытурить духа нечистого, беса окаянного, не к ночи будь помянут! — зачастил он, приближаясь к Любаве и гоня перед собой дым широко раскинутыми руками.

Княжна толкнула створку и прижалась к стене, глядя, как мальчишка машет руками и трясет головой, зажав в зубах дымящуюся ветку.

— Ну вот, госпожа добрая, таперича могешь спокойненько почивать! — сказал он, сплевывая во тьму догоревший можжевеловый черенок и плотно прикрывая обе створки. — Ты взбей перинку да ложись, краса ненаглядная, на меня не смотри, а я туточка в уголочку посижу, пока полешки да угольки прогорят, а как угар весь вытянет, я вытяжку закрою и за дверью на камышовом коврике прикорну, сон твой стеречь буду!

— Да ты уж лучше иди к себе, — устало усмехнулась Любава, глядя на потное от усердия лицо мальчишки. — Камин я сама протоплю, люблю перед живым огнем с книжкой посидеть. Сон мой Кокуй постережет, мимо него, сам знаешь, мышь не проскочит!

— Мышь, может, и не проскочит, а в птицах он не волен, — пробормотал мальчишка, загадочно глядя на княжну из-под густых черных ресниц.

— Птица? Какая птица? Что ты лопочешь, малой?! Совсем от можжевелового дыму рехнулся?! — воскликнула Любава, с тревогой прислушиваясь к заоконной тишине.