— Умоляю простить меня, госпожа. Я так перепугался, когда увидел, что вы собираетесь пить из этой посудины. Испугался, что против воли причиню вам непоправимый вред. Некоторые из моих красок — сильнодействующие ядовитые вещества. Мне следовало раньше объяснить вам это.
— Ах, яд... — протянула Ангелина. Наконец-то она поняла. О ядах она была наслышана: отец и ее брат, Борс, тоже опасались их, а Изгард, тот вообще не прикасался ни к еде, ни к питью, пока их не попробуют несколько человек. Иногда он и ее заставлял пробовать.
— Да, госпожа, — тихо повторил Эдериус, — в скриптории надо вести себя очень, очень осторожно. Конечно, не все здесь опасно. Растительные краски, которыми вы рисовали вчера — шафранная желтая и хрозофорная пурпурная, — безвредны.
Эдериус с трудом сдерживал кашель, и Ангелина снова прониклась жалостью. Он просто хотел уберечь ее, вот и все. Так бы и папочка поступил на его месте.
— А красная краска?
— Да, кермесовая красная тоже безвредна, хотя изготавливается из насекомых, а не из растений.
Ангелина подумала, что, наверное, очень неприятно делать краску из насекомых, но говорить это вслух не стала.
— А какие же из них ядовиты? — спросила она и, подойдя поближе, положила руку на здоровое плечо Эдериуса и усадила его на стул.
— Та ярко-белая краска, вон там на полке. — Он указал на один из горшочков. — Белая — это мышьяк, а алая, рядом с ней, содержит ртуть. Обе смертельно опасны.
— Но разве ты не можешь использовать другие красные и белые цвета? — спросила Ангелина, начиная осторожно массировать сломанную ключицу старика. — Зачем ты вообще рисуешь такими противными красками?
— Состав красителей должен соответствовать целям работы, — ответил Эдериус и внезапно вновь стал мрачнее тучи. Он сбросил с плеча руку королевы и отвернулся к окну. — Ступайте, госпожа. Вас хватятся, будут волноваться.
Ангелина хотела было возразить, но осеклась — Эдериус говорил правду. Герта небось обыскалась ее, а Изгард уже мог вернуться с перевала. Она неохотно кивнула:
— Я попрошу Герту принести тебе меда и чая с миндальным молоком.
— Ты славная девочка, Ангелина. — Эдериус впервые назвал ее по имени. — Мне жаль, что я накричал на тебя. Но я не переживу, если с тобой что-нибудь случится.
У Ангелины защипало глаза. Однажды папочка сказал ей почти то же самое — он тогда запретил ей скакать на чересчур норовистой лошади.
«У этой кобылы строптивый характер, — сказал он. — А вдруг ты ускачешь слишком далеко и она понесет? Что я буду делать, если что-нибудь случится с моей любимой дочуркой?»
Ангелине стало совсем грустно. Она наклонилась и чмокнула писца в морщинистую щеку. Кожа у него была мягкая и сухая. Она напомнила Ангелине мамины шелковые платья, что лежали в большом сундуке. Их старались уберечь от моли и от солнца, но за двадцать лет они все равно выцвели и безнадежно состарились.
Она выпрямилась — и тут ночной ветерок приподнял лист с неоконченным рисунком и на секунду приоткрыл спрятанный Эдериусом узор. Ангелина увидела его — только краем глаза, но от этого зрелища у нее по телу побежали мурашки, а во рту пересохло.
Это было нечто невообразимое, нечто чудовищное. Ужасное, противоестественное, невозможное...
А потом ветер утих и страницы легли на стол в прежнем порядке. Ангелине уже не верилось, что она вообще что-то видела. Просто бессмысленное нагромождение цветных пятен и запутанных линий.
— Вы хорошо себя чувствуете, госпожа? — спросил Эдериус. Он ничего не заметил.
— Да, да, хорошо. Я, пожалуй, пойду.
Ангелина устремилась к двери. Она дрожала всем телом, сама не понимая отчего. Ее комнатка, Герта со шпильками и виляющая хвостом глупая собачонка, весь привычный, пусть скучноватый порой мирок вдруг показался юной королеве желанным убежищем. Перепрыгивая через две ступеньки, она помчалась вниз, к себе.
* * *
— Для отбелки кожи я обычно использую мел, — говорил Эмит, указывая на тарелку с белым веществом, — другие предпочитают золу или хлебный мякиш. Иногда, если кожу не отмочили как следует, я обрабатываю ее пемзой, чтобы удалить остатки жира. — Эмит набрал в горсть белого порошка, высыпал его на кусок кожи и принялся втирать с помощью небольшой деревянной плашки. — Прежде чем приняться за рисование, мастер Дэверик требовал, чтобы я прошелся по пергаменту еще разок — вот эдак, тогда волоски становятся дыбом и лучше впитывают чернила.
Тесса кивнула, изо всех сил пытаясь запомнить каждое слово Эмита.
Они сидели за большим столом в кухне матушки Эмита. Сама же она вместе со своим стулом уже совершила полный круг обращения и теперь снова была повернута лицом к очагу. Голова старушки свесилась на грудь, она сладко посапывала и смешно причмокивала губами. Но, если верить Эмиту, матушка не спала. Просто отдыхала. Котелки с тушеным мясом, крепким бульоном, аппетитно пахнущим соусом висели над огнем. С утра Тесса уже успела два раза плотно покушать, но была отнюдь не прочь повторить. Матушка Эмита готовила просто волшебно. Впрочем, на самом деле стряпал все кушанья сам Эмит, но матушка осуществляла общее руководство: указывала, сколько добавить специй, что снять с огня, что обварить кипятком — и все это не сходя со стула.
Эмит рассказал Тессе, что при жизни Дэверика он обязательно два дня в неделю гостил в городе у матушки. Мастер сам настоял на этом. На пять же дней, которые сын проводил в Фэйле, старушка нанимала в помощницы одну местную девушку.
Один раз матушка Эмита все же поднялась со стула. К тому времени на улице уже совсем стемнело, ставни были закрыты и ночные мотыльки кружились вокруг пламени свечи. Поэтому Тесса предположила, что старушка, как игрушки в детских фантазиях, гуляет по дому, когда все остальные уже спят.
Тессе нравились и Эмит, и его матушка. Они оба были такие добрые, хоть и чудноватые немножко, и искренне хотели услужить ей. Не успевала она пожаловаться на холод, Эмит уже мчался за одеялом. Если у нее урчало в животе, матушка немедленно велела сыну принести гостье хлеба с маслом. Если ей казалось, что лампа горит слишком тускло и при рисовании приходится напрягать глаза, Эмит притаскивал столько жировок, что хватило бы на целую церковь. А стоило ей поднять руку и потрогать шишку на голове, он уже спешил к ней с мазями и настоями из трав.
До сих пор никто не относился к ней с таким вниманием и предупредительностью. Впрочем, Тесса довольно быстро приспособилась к новой обстановке. Так здорово было сидеть здесь, в теплой уютной кухне, совсем непохожей на стерильную, безрадостную кухню в ее квартире, — просто сидеть, слушать и учиться.
