— Ненавижу птиц!
Верховный и единственный правитель Галахирии вновь уселся на парапет, теперь свесив обе ноги. Он наблюдал, как земля под мертвой птицей становилась вязкой, болотистой и вскоре останки вместе с синеватым древком стрелы поглотила живая равнина. Галахан же погрузился в воспоминания:
— Хотели сделать правильным, хотели контролировать… цветочки, бабочки… А такое вы видели? — Он криво улыбнулся, представляя Крубстерсов, если б только они увидели его мир. Таких изысков им никогда не создать.
Он наслаждался жутким зрелищем исхудалых, замученных обитателей Галахарии. Некоторым, впрочем, изредка удавалось дотянулся до прикованных по соседству собратьев. В такие моменты долина наполнялась визгом настигнутой многолетней погоней жертвы и подвыванием завистливых хищников, которым не выпало такого подарка судьбы.
Нескольких тварей Галахан поощрял время от времени, прикармливая трупами, умершей живности. А парочка любимцев и вовсе имела возможность гулять, где им вздумается. Галахан не знал сострадания, он осознал, что и животные обладают завистью и впадают в уныние. Тем и жил, так он веселился. Хозяин Галахирии шутливо называл поляну «зоосадом».
Долгие годы Галахан оставался пленником своего мира. Он не мог вернуться ни в один из обитаемых миров. Опять сыграло его нежелание посещать предметы изнанки. Мечтатели изучали «орейфоведение», но ему было не до того. Теперь конечно он раскаивался в этом. Зато «циклы» он освоил хорошо. Жить можно вечно! Это главное, что он понял. Галахан сам настроил течение времени в Галахарии. Оно отличалось от ускользания-изменчивости в долине Воллдрима. Здесь создатель мог оставаться юным на протяжении многих столетий. По здешним меркам его возраст давно перевалил за две сотни. Впрочем, это было так давно, когда он еще вел счет времени. Сейчас ему могло быть триста, четыреста, а может давно за шестьсот?
Галахан был и стар и юн, смотря как оценивать это состояние. По годам старик, по виду подросток, но по всему иному давно обезумевший человек, прикованный к ужасающей для здравого рассудка собственной вселенной. В ней все существовало под контролем творца, создателя мира ужасов. Даже Галахан подчинялся собственным законам.
Одинокие века и издевательства над живностью — это все, что мог себе позволить скорбный мечтатель, но недавно кое-что изменилось. В голове у Галахана зародился образ орейфуса. Он был изящен и с четкими линиями узора на спинке. Переплетения паутинной нити с лозой опредениуса — ткань знатоков с символом царя зверей. Мягкое седалище и спиралевидные ножки… Лишь воплотил Галахан образ, как тут же смог перемещаться. Он оказался в незнакомом мире, но тот был, по крайней мере, обитаем. Он вздохнул и одел на нос монокль, приложил палец к переносице и потер ее. Из монокля выползли две прозрачные веревочки, они закруглились, уцепившись за уши и вмиг затвердели.
Ступив на ледяной покрой бескрайней долины, господин Галахирии довольно произнес:
— Окто стандартус. Никакой фантазии у местных. — Он потер ладони. — Начнем, пожалуй!
* * *
— Начнем, пожалуй! — повторил Ветхон.
Он приподнял голову и почувствовал резкую боль. Заснув в неестественной позе, Пантелей обрек шейные позвонки слегка сместиться. С натугой и болью он потер шею, и руками повернул голову, потом помял ладонью подбородок. Шершавая щетина торчала из сморщенного лица.
— Начнем, пожалуй… начнем, — он ехидно улыбнулся.
Ветхон вспомнил свой сон. Там он был молод, там он был прекрасен! Жуткое место, в котором он гулял уже многие ночи в своих сновидениях, не казалось таким уж ужасным. Оно манило его, будто там был его дом и там настоящая жизнь, его судьба, его мысли. Зверье, живое, но в то же время неподвижное, словно чучела, страдающие и беспомощные, впрочем, как и он сам. Это его мир! Это его мечты!
С тех пор, как Ветхон побывал на выставке в мэрии, минуло несколько недель. Он помнил мельчайшие детали другого Пантелея Ветхона. Того, что возник среди обыденности и бесконечной скуки. Юный и красивый, он улыбался и был так беззаботен. После видения Ветхон не выпускал возникший перед его взором образ. Он прокручивал его в своих мыслях, и в какой-то момент он стал мечтать. Вскоре пришли сны. Пугающие, но будто отражающие его суть. Они показывали его судьбу, другую, возможную, притягательную.
— Начнем, пожалуй… надо жить иначе… начнем, начнем…
Ветхон поднялся со стула, на котором крепко уснул поздно ночью, утомленный своим новым проектом.
Деревянный ящик, обитый колючими досками, когда-то был качающимся на кривых ножках кухонным столом. Теперь его перевернули. Внутри переплелась система гибких трубок, а сверху водрузили крышку. На ней Ветхон вырезал четыре отверстия, из каждого торчали все те же трубки. Сама крышка еще недавно служила входом в погреб. Она давно посерела от пребывания на открытом воздухе, а снизу гниль впилась в старое дерево. На этой части как раз и отдыхал этой ночью господин Пантелей.
Он прикоснулся к щеке и резко одернул руку, глянул на свое отражение и скривился. Древесный мусор прилип к щеке и вызвал серьезное раздражение.
— Здесь я не такой, здесь я убогий, здесь я не Галахан… — он осмотрелся.
Разобранная кровать с пожелтевшим бельем, подушка с комьями сбившейся ваты, дырявое одеяло, которым поделился с ним сосед, — вот все удобства его опочивальни. Рядом пошарпанный кофейный столик, на котором разместились его рабочие инструменты, на полу у распахнутого шкафа с отскочившей от завесы дверцей, почерневшая от заварки кружка с налипшим воском. Давненько здесь никто не убирался, наверное, месяц, а может чуть больше.
Подражая своему образу во снах, Ветхон стал мало есть и часто думать. Круглый живот постепенно сдулся и теперь обвисшую кожу чучеловед вправлял в штаны. Те приходилось подвязывать шнурком, ведь иначе они могли упасть, оголив поседевшие завирухи на морщинистых ногах Ветхона. Он долго изводил себя, и жизнь казалось ему невозможной, но вдруг его осенило: «Живое и мертвое, два — едины!» И он усердно взялся за работу.
Работа кипела, но страсть, с которой проект стремился к завершению кипела в одной единственной душе, старой душе учителя чучельных дел. Неуловимое чувство преследовало его всю жизнь. Нечто свербело и не давало спать ночами. Что-то должно быть, что-то не так, чего-то не хватает. Он не мог объяснить себе утрату, ведь он не терял ничего важного. Но что же это? Чего не доставало все эти годы? Теперь он стал догадываться. Теперь он понял, что жизнь в роли чучеловеда школы Крубстерсов вовсе не его. Он может больше, он должен быть чем-то большим! Ветхон укрыл от всех то, что пытался воссоздать. Сон должен стать явью! Просто обязан! «Я стану Галаханом, я стану собой!», — твердил он себе.
