ИСТОРИЯ ШЕСТАЯ, ПО БОЛЬШЕЙ ЧАСТИ ВОПРОСИТЕЛЬНАЯ, РАССКАЗЫВАЮЩАЯ О ТОМ, ЧТО ЛУКАС ШПИОНИТ, ЧАРЛИ НАПИВАЕТСЯ, А КАПИТАН КОСМИЧЕСКОГО КОРАБЛЯ "КВЕБЕК" БОЛТАЕТ МНОГО ЛИШНЕГО.
"— Вы арестованы.
— У тебя пистолетик-то есть?
— Тогда задержаны…"
Из известной комедии начала двадцать первого века.
Следующие корабельные "сутки" прошли скучно. Я просидел в библиотеке почти весь "день", пока не заявился Волинчек и не вытащил меня в столовую, назвав по дороге какой-то "костлявой немочью" (я хотел было обидеться, но потом прикинул и решил, что это, наверное, представитель восточно-европейского фольклора, а не полноценное ругательство).
— Если тетя Мел узнает, что я был рядом и не следил за тем, как ты питаешься, она меня самого сожрет, честное слово, — сказал он, садясь за стол с двумя подносами, до верха наполненными едой, — Я же ее знаю. А Джой еще и добавит.
Я пробормотал о Лукасе кое-что нецензурное, когда услышал имя Джой в его исполнении, но он не обратил внимания — был слишком занят тем, что поливал жаркое кетчупом.
— Э-э-э… слушай, Волинчек, можно тебя спросить?
— Попробуй, — отозвался он.
Что, черт возьми, у тебя с Джой, чуть не выпалил я. Но не смог. Слова застряли в горле, и я почувствовал, как начинаю мучительно краснеть.
Лукас поднял голову от своего обеда, потер переносицу указательным пальцем и внимательно на меня уставился:
— Ну, спрашивай. Что, Чарли?
Я набрал в легкие воздуха, но… спросил совсем о другом:
— А как продукты доставляются на "Квебек". Это ведь очень трудоемко и дорого, поставлять их с Земли или Луны?
— А, — Волинчек усмехнулся, — Частично, овощи выращиваются в оранжерее. Но белок, по большей части, лабораторный, здешние химики просто придают ему вид и вкус, похожие на настоящие.
— То есть, это мясо — вовсе и не мясо? — я поковырялся пластмассовой вилкой в ранее выглядевшем аппетитно содержимом тарелки, — И картофель тоже искусственный?
— Тоже, — Волинчек выглядел так, будто его забавляла моя реакция, — Я думал ты знал, и поэтому почти не ешь в этой столовой.
— Я нормально питаюсь, — огрызнулся я, — И я этого не знал. Может, не будем говорить об этом за столом!
Об искусственной пище ходили разные слухи: и то, что есть ее было вредно для здоровья, и то, что производство было дорогостоящим (что не мешало азиатским странам богатеть на производстве). Мне доводилось в свое время питаться всякой дрянью, да и регулярное курение вряд ли укрепляло мой организм, так что я ел мало вовсе не поэтому.
Волинчек — вот идиот — только хмыкнул:
— Джой говорила, что ты парень со странностями, но я, если честно, не верил.
Если он еще слово скажет про Джой, я его убью, твердо решил я. Но спросил, не выдержав, сам:
— А что еще она обо мне говорила? Не то чтобы мне было интересно, но…
Лукас пожал плечами и лаконично ответил:
— Разное.
Развернутого ответа не последовало. Я подождал еще немного, поклевал искусственного мяса (по вкусу, оно, правда, совершенно не отличалось от натуральной говядины, поэтому я разохотился и начал есть нормально), допил дерьмовый корабельный кофе, и встал из-за стола. Уже в дверях я заметил, как Волинчек улыбается своим мыслям, и жутко разозлился.
Вот ведь черт! Я злился на себя за то, что спросил у него о Джой: было глупо ожидать, что он ответит, но еще больше я злился на самого Лукаса за то, что он не ответил. Наверное, это очередной приступ морального садомазохизма, но мне и в самом деле было важно знать, что Джой говорила обо мне.
Я мчался по коридору с такой быстротой, что налетел на шагающего по коридору Синклера, и выбил у него из рук громадную кипу бумаг.
— Мальчик, ходить помедленнее и оглядываться по сторонам тебя не учили? — спросил он раздраженно, — Или это, черт побери, диверсия?
— Ох, простите, я… — я смешался, пытаясь поймать кружащиеся листки, и думая о том, что за глупость записывать что-то на бумаге в век компьютеров. Но, с другой стороны, Лоуренс Чейс тоже чаще писал что-то от руки, а уж потом, собрав достаточное количество намёток, вводил данные в электронную память.
Когда я собрал упавшие бумаги и встал, то увидел, что лицо у капитана ужасно усталое.
— Извинения приняты, — мрачно сказал он, — Я могу идти, или ты так и будешь загораживать дорогу?
Я молча вжался в стену, и проводил его взглядом: высокий, атлетически сложенный человек, шагающий так, будто на его плечах лежит огромный тяжеленный груз. Он напомнил мне колонны в древнегреческих храмах — скульптуры, держащие на своих руках все здание, громадные, величественные.
О том, что иногда они не выдерживали эту тяжесть и обрушивались, я предпочитал не вспоминать.
Остаток дня я провел в библиотеке, в одиночестве, перемежаемом лишь приходом высокой худой женщины-офицера, попросившей помочь ей с поиском книги (она взяла, как это ни странно, справочник по астрографии Солнечной Системы и Новый Завет) и парня из механиков, который взял несколько развлекательных журналов и очень интересовался наличием эротической литературы, намекнув, что приплатил бы за оную. К счастью, эротики в библиотеке не было изначально — спорю на что угодно, тут уж постарался капитан "Квебека" — и я отослал любителя "клубнички" куда подальше. В общем, никаких событий не произошло, и к тому времени, как наступил корабельный вечер, я готов был убить себя за неуемное любопытство: слова Волинчека о Джой не давали мне покоя. В самом деле, удивительным был даже тот факт, что она говорила обо мне со своим бойфрендом, не говоря уж о том, что она говорила. Готов поспорить на все что угодно, включая последнюю десятку и раздолбанные часы с разбившимся циферблатом, которые носил больше по привычке, потому что время они показывали только периодически, что ничего хорошего из уст Джой Чейс обо мне еще никто никогда не слышал, и не услышит впредь.
Черт, и почему только меня это волнует? Еще далеко не факт, что я вообще выберусь с "Квебека", так почему я думаю не о том, как свалить отсюда побыстрее, а о том, что говорит или думает обо мне Джой Чейс? Что за бред, черт побери, Чарли?
Загнав в итоге все мысли о Джой куда-то в самую глубину сознания, я поплелся в свою каюту. Наступала "корабельная" ночь, и хотел уткнуться в подушку и постараться забыться.
Но тут меня ждал сюрприз.
Дверь в комнату была полуоткрыта, горел свет. Все мое сонное настроение мигом слетело, и я беззвучно подкрался к двери, очень стараясь не издавать ни звука.
Твою мать!
Лукас Волинчек собственной персоной стоял вполоборота у прикроватной тумбочки и внимательно изучал то, что на ней лежало.
