— Мальчик, ты всегда так упрям? — поинтересовался Синклер. Я пожал плечами и напомнил:
— Вы же меня изучали. Должны бы знать.
Довести человека до белого каления один раз может любой — главное поставить цель. А вот делать это постоянно — уже умение, основанное на богатом опыте. У меня такой опыт был. Поль Синклер держался дольше Риди, но я не сомневался, что справлюсь.
Капитан потер подбородок.
— Пытаться меня разозлить бесполезно, — сообщил он.
— Ну конечно, — скептически сказал я.
У Поля Синклера на лице появилась легкая улыбка. От этого он стал выглядеть моложе, и как-то… не так отстраненно что ли.
— Конечно, — сказал он, улыбаясь, — Один человек пытался сделать это много лет.
Я кинул свою книгу на пол возле кресла и теперь с любопытством следил за задумавшимся о чем-то своем Синклером:
— Ну и как? — поинтересовался я, — Удавалось ему?
Капитан, погруженный в свои мысли, поднял голову:
— Что? А… да, удавалось периодически, — сказал он, с той же тонкой, едва уловимой улыбкой, — Но не очень часто.
Мне показалось, что я знаю, о ком говорит Синклер, но задавать вопрос не спешил. Слишком это было…личным, что ли. В конце концов, любопытство, как и обычно, оказалось сильнее меня.
— Вы… — я помолчал пару секунд, но потом все-таки решился на вопрос, — вы говорили о… о сыне?
В окружающей нас тишине этот вопрос прозвучал почти кощунственно. Я, конечно, тот еще сукин сын, но даже мне было не по себе.
— Простите, — добавил я после минутного молчания. Мне было тошно от самого себя — если бы мне кто-то задал такой вопрос, то рискнул бы нарваться на нешуточную трепку. К моему удивлению, Синклер не стал размазывать меня тонким слоем по стене.
— Скажи-ка мне, мальчик, ты кого-то терял? — спросил Синклер, изучая мое лицо.
Я смотрел на него очень долго, так долго, что в глазах запрыгали дурацкие черные мушки. Отвечать не хотелось. Я мог бы ответить честно Питеру или Дику Риди, или, пожалуй, Мелани Чейс, но больше никому.
— Можешь не отвечать, — заявил Синклер, — У тебя все на лице написано.
Я пожал плечами, не глядя на него. Был лишь один способ уйти от ответа.
— Ваши предположения — это ваша проблема, — по-хамски рявкнул я.
— Злишься?
— Ну конечно. Просто весь испереживался, — усмехнулся я, — Если честно, мне все равно, кэп. Мне откровенно плевать на ваши гипотезы. Единственное, чего я хочу, это свалить отсюда, и побыстрей, и только не говорите, что даже не подозревали об этом.
Синклер расхохотался:
— То, что ты потрясающе откровенен, я заметил еще на Земле, но сейчас ты прямо-таки бьешь все рекорды.
— Это комплимент? — осведомился я. Разговор принимал мою любимую форму пикировки, и я почувствовал себя лучше: не люблю задушевные беседы, особенно если они не ко времени.
— А ты как думаешь? — вопросом на вопрос ответил Синклер.
Если меня что и бесит в разговорах, так это применение старого доброго сократовского метода: как правило, люди, отвечающие на вопрос фразой "а ты как думаешь?" просто-напросто не знают ответа, но, при этом, не хотят выглядеть дураками. Это раздражает. Очень.
Но — с другой стороны — злость помогает справиться с другими чувствами, и мне уже легче было продолжать беседу на откровенно хамских тонах.
— А почему бы вам ни катиться куда-нибудь подальше вместе со своими вопросами и пожеланиями, — предложил я откровенно.
— Наверное, потому, что мне все-таки интересно, что же такого произошло, что ты вдруг решил сменить место дислокации, — усмехнулся Синклер.
— Потому что мне не нравится, что в моей комнате шастают все кому не лень! — выпалил я, и поймал удивленный взгляд светло-карих глаз, — Вот такой вот я неправильный, и что?
Капитан как-то резко посерьезнел:
— Кто это был?
Я зачарованно наблюдал за тем как из расслабленного, почти домашнего человека, сидящего в кресле напротив, он мгновенно превращается в солдата: осанка, выражение лица, положение рук — всё сразу изменилось.
Неужели он не знает? Разве человек может так притворяться? Притворяться столь искусно, как могут только профессиональные актеры? Синклер был многогранной личностью, но неужели он умел и это тоже?
Навряд ли, решил я. Это было много даже для Поля Синклера.
— Чарли, — строго повторил капитан, — Я спросил, кто это был? Я жду ответа.
Вот Волинчек и попал, злорадно отозвался во мне внутренний голос. Но…
— Я вам этого не скажу, извините, — произнес я, — Это мое дело.
Самое отвратительное, что когда-либо могло случиться с человеком, живущим на улице, это прослыть стукачом. Доносчик терял уважение к себе, с ним переставали разговаривать, его переставали замечать. Мне всегда было плевать на законы улицы, но с этим правилом я был согласен полностью.
— Я не хочу одним прекрасным утром обнаружить на корабле труп, мальчик, — холодно сказал Синклер, — Надеюсь, моего намека тебе хватило, или объяснить ситуацию ясным текстом?
— Валяйте, — предложил я. Спать расхотелось окончательно.
Синклер потер шею абсолютно нехарактерным жестом, и я вдруг подумал о том, что вижу его таким, каким его, наверное, видел его сын, и уж точно никто из экипажа "Квебека" — обычным человеком, не лишенным слабостей.
— На корабле завелась "крыса", — сказал он, — Ты знаешь, кто это — но не говоришь. Следовательно, либо ты не слишком зол на этого человека (что опровергается твоим поведением), либо решил наказать его сам. Мальчик, мне вполне хватило нескольких недель знакомства, чтобы понять одну простую истину: характер у тебя чертовски сложный, а человек ты мстительный. Теперь доступней?
— Угу, — я кивнул, — Только есть две поправки.
— Какие? — поинтересовался Синклер.
— Первая: я не зол, мне просто противно, — я произнес это и понял, что сказал правду, и это действительно было так.
— А вторая?
Черт бы побрал тебя, Поль Синклер!
— Вторая… — я запнулся, — А вторая в том, что я…
Черт!
Вот ведь черт! Сукин сын!
Говорят, самое страшное на свете — это муки совести. Раньше я не вдавался в подробности: если верить Риди, совести у меня не было в принципе, но было кое-что в моей жизни, что даже меня пробирало. Воспоминания — чертова причина чертовых ночных кошмаров — были со мной всегда.
Убийца.
Пусть ненамеренно, пусть глупо, пусть всего лишь одним из нескольких, но я был убийцей. И этого уже было не изменить.
Если я чего и не любил на свете, так это необратимость.
— Ну, и в чем же вторая? — Синклер заинтересованно смотрел на меня. Я вздрогнул:
