Раньше — еще до того, как мир рухнул и все стало Ничем. Мы с Уолтером всегда представляли себе, какой была жизнь раньше. Мы находили здания или статуи в глуши и удивлялись им. На самом деле никто не знал ответов, поэтому мы воображали. Это было как смотреть на звезды: я никогда не узнаю наверняка, что там, поэтому я довольствовалась тем, что воображала.
Но теперь перед моими глазами раскинулось Перед. Был цвет, звук, тысячи человеческих лиц — каждое было выразительным и неповторимым. Было ясно, какой была жизнь раньше.
Потрясающей.
— Посмотри на них всех, — прошептала я. — Они такие… живые.
— Я думала, ты скажешь, что они отвратительны, — пошутила Воробей, пока камера показывала толпу лысеющих мужчин в очках.
Прежде чем я успела придумать ответ, меня снова охватил холод. Я натянула одеяло повыше и прижалась к Воробью. Она давала много тепла: от ее мышц шли волны, как и от ее кожи, будто я лежала рядом с раскаленным утюгом.
Кровать была слишком маленькой. Она не могла уйти от меня. И через секунду она просто сдалась, потому что ее конечности, наконец, расслабились из состояния трупной скованности.
— Держи руки при себе — предупредила она.
Я не знала, куда бы я их еще положила. Сейчас они застряли у меня под задницей, грелись. Мои ноги были другим делом. Я должна была надеть носки перед сном — я не знала, почему я этого не сделала. Теперь мои ноги были как лед, а комод стоял в другом конце комнаты. Уолтер научил меня всегда держать ноги в тепле, потому что пока они были в тепле, вся я была согретой. Я знала, что если им будет холодно, я буду продолжать дрожать.
Был только один верный способ их согреть.
Но Воробью это не понравится.
— Ах! Что это было? — взвыла она, отворачиваясь от меня.
— У меня мерзнут ноги, — сказала я.
— Да, но как? Почему они такие холодные?
— Я не знаю — эй!
Воробей наклонилась и фыркнула, когда я отдернула ноги.
— Значит, ты можешь засунуть свои замерзшие ноги мне в задницу, но мне нельзя их трогать?
Видимо, она была права.
— Отлично. Вперед, продолжай.
Руки Воробья были такими же теплыми, как и все остальное. Мои ноги начало покалывать в тот момент, когда она прикоснулась к ним.
— Ух, они как кубики льда! Что с тобой не так?
— Ничего.
— Ты заболела?
— Неа. У меня просто мерзнут ноги — и руки, — добавила я, вытаскивая их из-под себя. Моя задница почти не помогла разморозить их. Пижамы Учреждения были сделаны из того же тонкого, чрезмерно переработанного материала, что и одежда в Далласе, и простыни были не намного лучше. Мне было трудно заснуть, потому что здесь было слишком тихо. Но мне трудно было спать, потому что было слишком холодно.
Воробей схватила мои руки и сложила вокруг них пальцы чашей.
— Смешно, — буркнула она. — Я буду рада, когда Фрэнк починит твой чип.
— Я тоже, — проворчала я.
Мне становилось все труднее держать глаза открытыми. Я бы хотела посмотреть концовку игры, но не могла. С непрерывным потоком шума толпы и жаром тела Воробья мне было так комфортно, как не было очень долго. Кровать стала мягче; мое дыхание — глубже. Вскоре мне показалось, что я покачивалась в бассейне с теплой бурлящей водой.
Не боролась. Не тонула. Не кричала и не хватала ртом воздух.
Просто дрейфовала по течению нежной реки, довольствуясь ее изгибами в океане мирного сна.
ГЛАВА 15
У меня был самый лучший сон: без перерывов и без сновидений — просто тихое облако тьмы, которое спокойно ворчало между моими ушами. Это был лучший сон за последнее время. Я буду чувствовать себя хорошо, когда проснусь. У меня будет энергия думать и планировать. Я собиралась придумать способ сбежать из Учреждения.
В ту минуту, когда у меня появились эти мысли, в ту минуту, когда я начала ценить тот факт, что я хорошо спала, я начала просыпаться. Я вылетела из темного облака и попала в сон.
Это был необычный сон. Настолько подробный и реальный, что я чувствовала, как часть моего с трудом завоеванного отдыха истощалась из-за усилий его создать. Но я не могла этого избежать. Я застряла между облаком и землей, мои глаза были открыты, пока этот сон не закончился.
Я была в милях над землей. Все океаны мира были ярко-синими лужами, а облака — тонкими клочками на изломанной земле. Изображение быстро менялось, увеличиваясь со скоростью тысячи футов в секунду. Вскоре я смогла различить темную корку прудов и покрытые пятнами коричневые деревья.
В поле зрения появился лагерь средних размеров. Под дубовой рощей стояли два пикапа, и они довольно прилично выглядели. Большинство автомобилей в Ничто проржавели или были в клее. Но они выглядели так, будто у них все еще были все их оригинальные детали.
За пикапами находился небольшой лагерь с шалашами. Люди толпились вокруг выцветших палаток, собирая дрова для костров или возясь с ружьями. Когда изображение увеличилось, я узнала нашивки в виде собачьих голов на их зеленых куртках.
Эта группа рейнджеров была намного меньше той, которую мы с Воробьем видели на мосту. Их было около десяти. Поэтому я удивилась, когда изображение увеличилось еще, и я узнала Анну.
Она сидела одна на краю круга палатки на вершине выгоревшего на солнце бревна. Ее шляпа болталась на ремешке на соседней ветке. Я ясно видела ее лицо, когда она подтянула штанину к колену. Она морщилась, ее рот шептал ругательства, когда она осматривала свежий ожог на задней части ноги.
Изображение было так детализировано, что я почти слышала ее стон, пока она мазала рану какой-то пузырящейся мазью…
Погодите, я слышала ее. Звук трещал, будто проходил через помехи, но я все еще могла разобрать, что она говорила:
— Ах! Ах, черт возьми! — Анна нетерпеливо взмахнула своими рыжими кудрями, приглаживая их к выбритой стороне головы. Ее рука слегка дрожала, пока она капала мазь на ожог. — Ах! Черт возьми, это больно!
Так и было. Я слышала шипящий звук, когда прозрачная жидкость стала белой. Она съела весь пот и грязь с ее пострадавшей плоти, и я точно знала, что боли было достаточно, чтобы заставить любого взвизгнуть. Но это нужно было сделать.
Анна знала это, и поэтому она продолжала очищать ожог даже после того, как ее лицо побелело. Похоже, он хорошо заживал: судя по количеству
