Когда дверь скрипнула, оповещая, что мой враг опять пришел позлорадствовать, я даже не посмотрела в его сторону. На мои вопросы он все равно не ответит, а слышать его ядовитые речи желания нет никакого.
— Если ты надеешься, что твой уникальный статус поможет сохранить тебе жизнь, то зря, — скучающе произнес он.
О, что-то новенькое.
Я упорно молчала и игнорировала его присутствие.
— Знаешь, что тебя ждет?
От меня ни звука. Я и так знаю, что ничего хорошего, обойдусь без подробностей.
— Завтра состоится второе заседание, и на нем тебя приговорят к казни, — неумолимо продолжал мой враг, которому плевать было на мое нежелание этого слышать. — Воскресенье — отличный день для этого. На главной площади Шейлары соберутся тысячи людей, которые тебя сейчас ненавидят. Тебя проведут через эту толпу, чтобы ты на своей шкуре ощутила всю эту ненависть. А потом, под радостные крики, отрубят голову. В истории Арреи ты останешься как сошедший с ума демонолог, впустивший в себя тьму и уничтоживший кучу народа. Правда, прелестно?
У меня всегда было слишком хорошее воображение, потому я аж передернулась вся от представшей перед моими глазами картинки. И сразу стало в сто раз тоскливее. И так жаль себя, просто до слез. Черт, я же ни в чем не виновата! За что мне все это? Только за то, что я пыталась всеми силами выжить?!
— Что я тебе сделала? — глухо спросила, не поднимая головы. — Если бы просто мешалась под ногами, проще ведь убить, а не разводить эти интриги. Подобное… слишком смахивает на личную месть.
Ответа я не ожидала, потому сначала не поверила ушам, услышав:
— А ты умна, — Наставник тихо хмыкнул. — В этом и правда есть личное.
Я молча закусила губу. Мне от этого не легче, но хоть какая-то логика прорезалась. По крайней мере, понятно, для чего заходить аж так далеко.
— А знаешь, твой жалкий вид настраивает меня на благодушный лад, — внезапно сказал мой враг. — Потому у меня для тебя предложение: я дам тебе быстродействующий яд, и ты избежишь всего этого позора с публичной казнью. Цени мою доброту.
— Премного благодарна, — процедила я. — Перебьюсь.
— Как знаешь, — скучающе отозвался он. — Но пузырек я оставлю, у тебя есть время передумать.
Послышался приглушенный звук, будто на каменный пол поставили что-то стеклянное.
— Больше, Мирослава, мы с тобой не увидимся. Но если ты окажешься принципиальной дурой, я обязательно приду на площадь полюбоваться, как тебе отрубят голову.
Я сжала кулаки, но упрямо молчала.
Да не дождется моей реакции!
И только когда дверь закрылась, я позволила себе расплакаться. Но пользоваться «добротой» своего врага я не собиралась. Не знаю, может, все еще надеялась, что обойдется? Хотя будущее казалось мрачным и без всяких перспектив.
На следующий день во время заседания суда герцог Шайлен сухо сообщил, что так как бывшие демонологии нашли путь, как очистить артефакт, во мне больше нет необходимости. А тяжесть моего преступления не позволяет иных вариантов, кроме смертной казни.
Приговор свой я выслушала с некоторой отстраненностью. Надеялась ли я на другой исход? Конечно, надеялась. Но слова Наставника не оставляли иллюзий: ничего мне не светило. Потому я не стала биться в истерике, рыдать и просить меня помиловать. В этом нет смысла. Уверена, для того, чтобы я не отвертелась, было сделано все возможное.
Ночью со мной случилась настоящая истерика. Я выла в голос и проклинала все и всех. Даже был порыв воспользоваться оставленным ядом, но в последний момент я опомнилась и вылила содержимое бутылька на пол.
К рассвету меня настигло полное отрешение. Как-то стало плевать на казнь, на ненависть людей, на возможное предательство друзей. За последние дни я слишком устала переживать. Можно сказать, смирилась.
Сознание было словно в вате, глаза не фокусировались ни на чем, окружающее сливалось в мутную картинку с мельтешащими пятнами. То, что происходило вокруг, казалось нереальным и до конца не воспринималось.
Меня привели в купальню: за почти две недели заключения без нормальных гигиенических условий я стала выглядеть, словно бомж. Но добиться от меня того, чтобы я помылась, не смогли. Я тупо стояла и пялилась перед собой. И даже не вздрогнула, когда тюремщица, плюнув, просто вылила на меня несколько ведер воды. Какая разница? Через несколько часов не будет никакой разницы, насколько я чистая. Потом меня облачили в длинное темное платье и только после этого повели на казнь.
Хорошо, что я настолько ушла в себя. Я не слышала, что мне кричали из толпы. Я не ощущала боли, когда мне в плечо чем-то попали. Я устала. И хотела, чтобы это поскорее закончилось. Хотела покоя…
Палач несколько минут пытался добиться от меня последнего слова — я просто не понимала, что он от меня хочет. Наконец, он просто махнул рукой на это и приказал готовиться.
А потом… я услышала знакомый звонкий голос и немедленно пришла в себя. Словно очнулась от долгого и тяжелого сна. И потрясенно увидела, что над толпой парит ковер. А на нем стоят Лиля и Рокси. Лицо брюнетки было напряжено — кажется, она управляла полетом, а плетельщица… Говорила.
— Шейлара оплетена моими нитями. Если вы притронетесь к Мире — я подорву весь город. Если вы полезете ко мне — я подорву весь город.
Толпа заволновалась и зашумела. А у меня в груди разлилось тепло. Я знала, что они меня не бросят!
— Вы спасаете убийцу?! — раздраженно рыкнул прокурор, стоящий на помосте.
— Убийцу? — насмешливо сощурилась Лиля. — Кем это доказано?
— Графом Мешреном и маркизами Олбрайтом и Фолхаром! Они видели ее следы там!
— Вот как? — протянула она. — Тогда расскажите мне, как маркиз Фолхар мог увидеть ее следы, если его почти две недели нет в столице, потому что в день, когда это случилось, он срочно отбыл к Синим горам?
Толпа затихла. А я… ощутила надежду! Неужели есть шанс выкрутиться?!
— Но его подпись… — растерялся герцог Шайлен.
— Герцог, что же вы не проверяете информацию? — насмешливо проговорила Рокси. — Не стоило быть таким предвзятым по отношению к девушке, которая вас отшила!
— Я видел результаты осмотра места преступления! — начал защищаться тот. — Подписи настоящие!
— Притом, что маркиза Фолхара не было в городе? Вы себя слышите, господин судья? — презрительно процедила Лиля. — Вы не проверили показания! Вы приняли на веру то, что должно было фиксироваться в присутствии свидетелей! Ваш непрофессионализм возмутителен!
Герцог устало прикрыл глаза и глухо произнес:
— Чего вы хотите?
