Катари не захотела ждать утра. И чужих объяснений тоже не захотела. Письмо, привезенное Пьетро во дворец, было коротким:
«Герцог Окделл, мне сообщили, что Вы, не считая тюремщиков, были последним, кто говорил с моим супругом. Если Вы найдете возможным посетить вдову Фердинанда Оллара, я приму Вас в любое удобное для Вас время, неважно, днем или ночью. Я должна знать правду, какой бы печальной и унизительной та ни была.
Катарина-Леони Оллар, урожденная Ариго».
– Когда я могу повидать… госпожу Оллар? – выдавил из себя Дикон.
– В любое время, когда вам будет удобно, – равнодушно повторил слова письма монах, отводя глаза от украшавших Закатную приемную крылатых танцоров.
– Мне удобно прямо сейчас! – Ричард обернулся к толстому гимнет-капитану. – Лаптон, сообщите его величеству, что я должен навестить госпожу Оллар.
– Выразите ей мои поздравления, – зевнул Лаптон, – то есть соболезнования, конечно… Завтра в полдень – Малый совет.
– Я помню, – заверил Дикон. Будь его воля, юноша уже бы мчался в Ноху, но монахи не ходят, они ползают, а во дворце слишком много придворных, и всем нужно переговорить с супремом или хотя бы раскланяться.
– Как госпожа Оллар себя чувствует? – Пьетро был Дику неприятен, но молчать в ожидании встречи не получалось.
– Госпожа Оллар переносит все испытания с истинно эсператистской кротостью. – Знакомые четки в руках монашка напоминали о мертвом Ноксе, Спруте, Алве… Надо прислать Пьетро другие, из приличного жемчуга или даже карасов, а эти хорошо бы зашвырнуть в Данар. Жаль, туда же не отправишь память.
– Она знает, что Фердинанд Оллар не умер от болезни, а покончил с собой?
– «Правда горька на вкус, но целебна. Сладость лжи несет в себе яд», – не к месту процитировал монах. – Его высокопреосвященство не счел нужным скрывать истину.
И хорошо. Теперь, когда бывший король умер, Ричард перестал его ненавидеть. Фердинанд был неплохим человеком, хоть и глуповатым. Такому бы тихо сидеть в каком-нибудь казначействе, а ему досталось королевство и женщина, которой он так и не стал мужем. И все-таки Фердинанд любил жену! Он даже пытался ее защищать, но Катари вернулась к Ворону, обменяв свое тело на достойную смерть для Эгмонта Окделла. Подозревал ли Оллар правду или решил, что она не смогла устоять перед непобедимым красавцем? Как бы то ни было, король смирился с тем, что Катарина принадлежит Алве, а королевство – Дораку. Фердинанд ел, спал, подписывал указы, в которых ничего не понимал, но остатки мужества и любви в нем все же сохранились. Жертва Ворона и упреки Катари их разбудили, но точку поставил разговор в Багерлее. Последний разговор.
Ричард понимал, что был несдержан, но не винил себя. Случившееся принесло Фердинанду избавление, а Катари – свободу. Правда, оставалась политика… Смерть бывшего короля, так и не признавшего свое мужское слабосилие, развязывала руки ноймарской своре и бросала тень на Альдо. Сплетникам не объяснить, что Ракан не унизит себя убийством пленника, им ничего не объяснить, хотя последнему глупцу очевидно, что убивать Оллара после суда не было никакого смысла. Наоборот…
– Дикон, куда это ты? Доброй ночи, брат Пьетро. – Робер. Стоит в прихожей около Кракла, рядом Сэц-Ариж держит плащи. Мокрые, значит, на улице дождь…
– Мир тебе, Робер Эпинэ, – пробормотал монах, в который раз вызвав у Дикона школярское желание подставить олуху с четками подножку.
– Я должен срочно уехать. – Только бы Пьетро не проболтался, куда и зачем, иначе Иноходец не отвяжется. Святой Алан, они с Катари должны наконец объясниться без свидетелей!
– Госпожа Оллар хочет знать о последних днях своего супруга, – проблеял несносный монах. Болтливая бестолочь.
– Понятно. Ричард, можно тебя?
– Конечно. Брат Пьетро, подождите. – Сейчас заявит, что тоже едет. Конечно, ведь Катари – его кузина. – Робер, я должен все ей рассказать.
– Не все. – Седина Эпинэ сегодня особенно била в глаза. Белая прядь надо лбом давно стала привычной, после суда седыми стали и виски. – Дикон, я тебя прошу… Будь побережней. Не трогай Фердинанда, бедняга отмучился, и ладно. Не дай Создатель никому получить больше, чем можешь поднять…
– Робер, знаешь, – Дикон оглянулся – Пьетро перебирал свои четки, Сэц-Ариж отдал плащ сюзерена лакею и отошел к камину, то ли из вежливости, то ли просто замерз, – я тоже так думаю… Фердинанд на Наля походил, такой же тюфяк… Оллары даже не ординары, от них нельзя требовать того же, что от эориев или хотя бы от полукровок.
– А кто, по-твоему, Карлион? – Робер даже возражал устало, и Ричарду внезапно стало его жаль. – А младший Тристрам? Да и к Реджинальду ты несправедлив – твой кузен был и преданным, и смелым, и умным…
– Ты не понял, – запротестовал Ричард, – то есть я не то хотел сказать. Я любил Наля… Очень. Только смерть не повод для лжи. Наль смотрел на все как… как чиновник, а не как эорий. Без жертв побед не бывает, а Наль хотел, чтобы все вышло само собой. Он не верил в будущее Талигойи, не видел за мелочами главного, всего боялся… Ты знаешь, что он любил Айрис?
– Я догадался. И все-таки не говори о Фердинанде правды. Того, что ты считаешь правдой, мы ведь Оллара почти не знали. Видели сперва короля, потом пленника, а Катари он приходился мужем. Он спас ее из Багерлее…
Мужем и женой Катари и Фердинанд так и не стали, но Робер этого не знает. И не узнает – по крайней мере, от Ричарда Окделла.
– Я не стану говорить про Оллара плохо, – пообещал юноша, – но все случилось из-за нашего разговора… То есть Фердинанд и раньше собирался покончить с собой, только не решался.
– Дикон, есть вещи, которые мужчина должен нести сам. В крайнем случае доверить священнику. Некоторым исповеди помогают.
– Создатель – гайифская выдумка! С ее помощью разрушили Золотую Анаксию. Ты же знаешь…
– Мне некогда знать, – отмахнулся Иноходец. – Наши ви́ны, Дикон, принадлежат нашей совести, нельзя их перекладывать на других. На тех, кто нас любит и кого любим мы. Пусть Катарина узнает, что Фердинанд умер как мужчина и дворянин. Сам принял решение и сам его исполнил, и все. Знаешь что… Оставайся, а врать предоставь мне. Сейчас я нужен Альдо, но завтра с утра я съезжу в Ноху.
А ведь Робер на этот раз прав во всем. На суде Катарина крикнула мужу, что за все, что творилось в Талиге, в ответе они – король и королева. Фердинанд понял и покарал себя сам. Ему было непросто, но он решился. Первый мужской поступок после того, как Катари вернулась к Ворону. Вчерашнее перешедшее в крик молчание это доказывает. Фердинанд набивался на ссору, чтобы укрепить себя в принятом решении. Он был слишком слаб, чтоб наложить на себя руки, хоть и считал себя обязанным оставить живых в покое. Ему был нужен толчок, он его получил, наговорив дерзостей сыну Эгмонта. Не очень благородно, но в таком положении лицо сохраняют лишь избранные.
