— А что ж тебя целых полгода останавливало поехать туда? Деньги есть. Время тоже есть. Никакой диплом тебя не держал…
— Яиц у меня нет железных, — перебил её Костя. — Мне страшно, и я не собираюсь играть в героя. И тебе не позволю… Ты можешь, конечно, рассчитывать на его человечность, но мы не знаем его — тебе он рассказывал одно, мне — другое, Анна — вообще третье, и где там правда, мы никогда не узнаем… И он меня не интересует, пойми… Ребёнок — да, и если я и понимаю твой порыв, то подвожу под него материнский инстинкт и боязнь взять на душу грех чужой смерти, не более того…
— То есть ты не допускаешь даже мысли, что я еду к Богдану…
— Нет, не допускаю! — отрезал Костя, даже не дав ей договорить. — Ты не похожа на влюблённую женщину. И не была похожа. Может, конечно, ты снова нафантазировала себе чего-то — Питер к этому располагает — но когда ты ступишь на его территорию, вся романтика тут же улетучится, уж поверь мне. Ты — белоручка, ты даже пол у нас в квартире никогда не мыла. Забыла?
— Так зачем я тебе такая нужна?! — не выдержала Варя.
— Просто так… Потому что я умею пол мыть и не гнушаюсь никакой работы. Был бы я папенькиным сыночком, я бы даже на чай тебя не пригласил, — и, заметив, как Варя побледнела, поспешил добавить: — Я тебя не на чай приглашал, а фильм посмотреть. Мне стыдно за то, что моя мать звонила твоей, они выясняли, кто из нас дурак и как нам помочь… Нам помочь нельзя, потому что-то, что произошло, будет всю жизнь между нами. Может, на голове у меня и не появилось седых волос, но в душе — да, и у тебя тоже. Варь, мы с тобой теперь сами как калеки, и мы такие никому не нужны, кроме как друг другу. Он связал нас, а не развёл, как ты этого до сих пор не поняла?! Я не могу к нему ревновать, он не человек, понимаешь… И я не могу ни в чём обвинить тебя, потому что от тебя ничего не зависело. И есть большой шанс, что между вами вообще ничего не было — ему просто надо было подчинить тебя своей воле, и это был самый простой и проверенный веками способ. Варь, мне больно, я не буду скрывать… Ты можешь также обвинить и меня в бездействии, и я должен согласно кивать. Но обвинять друг друга глупо, когда мы попали в чужую игру против нашей воли, но выйти из неё нашей воли хватит. И именно за этим мы вернёмся с тобой в Трансильванию, понимаешь?
Она молчала. Ей казалось, что Костя говорит с кем-то другим, не с ней.
— Варь, не молчи. Я хочу надеяться, что ты пришла в себя. Тебе ж всё это пошло на пользу. Ты получила красный диплом, у тебя отличное исследование вышло и ученики… Слушай, это намного лучше всякой крысиной работы в библиотеке. И аспирантура… Ты ведь не думаешь о ней серьёзно? Ты же просто маме так сказала, чтобы якобы уехать за очередным фольклором.
Она продолжала молчать, а он — говорить.
— Варь, ну ты же не можешь серьёзно хотеть стать волком? Жить в постоянном страхе, что тебе придёт такой же конец, как пришёл Анне. Это ведь было больно, ты же видела, как она тяжело умирала… И, Варь, Богдан безумно её любил и никогда не полюбит тебя. Хочешь верь, хочешь не верь, но мы только и говорили с ним, что о любви. И он сказал, что моя проблема в том, что я допускаю вариант, что могу жить и без тебя… Наверное, я допускал его… Но за эти полгода понял, что мне тебя не хватает до боли. И я не мог этого скрывать, потому мать и названивала твоей. Это ужасно, когда родители вмешиваются, но ещё ужаснее, если… Ну как в песне, не отрекаются любя. Варь, я люблю тебя.
Костя протянул через стол руки, но она ударила по ним… Хотела по ним, а попала по чашке. От неожиданности Варя не сразу сообразила, что кофейный ручеёк потёк в её сторону, а вскочив в последний момент, только сильнее запачкала подол.
Костя больше не улыбался. Он встал и теперь столик перестал быть помехой.
— Варь, у меня кое-какая твоя одежда осталась. Я не нашёл всё сразу, а ты не вспомнила, а потом я боялся просить о встрече. Соседи дома, так что даже фильм не посмотреть. Идёшь?
Она кивнула и хотела опередить его у двери, но Костя оказался проворнее и успел придержать для неё дверь.
— Варь, — Теперь она решила не вырывать руки. — Выдохни, пожалуйста, нам предстоит целая неделя вместе.
Варя в ответ сжала его руку.
— Знаешь, я абсолютно спокойна рядом с тобой. Даже страшно.
— Сила привычки, — буркнул Костя. — От парня, как и от сигарет, лучше отвыкать постепенно…
— На афоризм не тянет, так что лучше б ты заткнулся!
Три улицы они прошли молча, и Варя мысленно ругала себя за то, что согласилась встретиться в их привычной кофейне. Возможно, облитое платье не повод затащить её домой. Не переверни она чашку, он достал бы из-за пазухи то, что заготовил…
Пока Костя возился с ключом, Варя прислушивалась к звукам в квартире. Ну кто б сомневался — тишина. Старые уловки! Чего там, не стоит тратить силы на придумывание чего-то новенького. Варя сама захлопнула дверь и достала тапочки, которые посчитала тогда глупостью забирать, а надо было. Личная сменная обувь
— это то, что привязывает человека к месту.
Костя достал из шкафа сарафан. Варя обратила внимание на то, как тот аккуратно висел на вешалке под её кофтой. Интересно, все шесть месяцев, или Костя с утра подготовился к королевскому приёму?
— Я заварю чай? — спросил он с порога, и она, кивнув, закрыла перед его носом дверь, попросив постучать.
Она переодевалась в спешке. Её трясло не от близости Кости, а от знакомых предметов. Она даже заметила на его столе один из своих наполовину исчириканных блокнотов. Ничего не изменилось — будто она только вчера бросила на этот стол ключи. Вчера? Полгода назад, когда она рассказала ему про ночь с Богданом. Только идея о том, что её принудили к близости, прозвучала не из её уст. Она хотела преподнести известие иначе — так, чтобы поставить в отношениях с Костей точку. Но он не поставил.
— Я стучал…
Возможно. Она не могла отвести взгляда от окна в доме напротив. Она всегда смотрела в него, когда вставала с матраса выключить будильник.
Костя заварил чай, но оставил чашки на столике.
— Ты хочешь, чтобы я постирал платье? Или ты заберёшь его…
Варя не обернулась. Он ведь специально не произнёс слово «домой». Что он хочет? Что?
— Как тебе будет удобней… — Дверца шкафа оставалась открытой. — Кофту я забирать не буду. В такую жару ничего лишнего тащить в метро не хочу.
Бретельки у сарафана были настолько тонкими, что она не почувствовала их под ладонями Кости. Он не развернул её к себе, просто ткнулся носом в волосы.
— Чай слишком горячий. Я предпочитаю по такой жаре холодный.
— Может, окно откроешь? — еле выговорила она, чувствуя, что температура в теле поднялась до сорока градусов.
— Боюсь тебя заморозить…
Сарафан скользнул вниз, но Варя осталась стоять на месте.
— Какие только сны мне не снились, — прошептал Костя, спускаясь носом по её шее. — Но в каждом была ты…
Картинка за стеклом расплылась, хотя за окном продолжало жарить солнце. Наверное, стал таять ледник, в котором она спряталась в январе. Она развернулась и поймала его руки:
— Послушай, ничего не изменилось, — она стиснула его пальцы, желая, чтобы тот поморщился, но лицо Кости осталось неподвижным. — Если он позовёт меня, я пойду, понимаешь? Я должна.
— Я знаю, но верю, что он не позовёт. Из жалости не рождается любовь, а из долга
— заботы… Верь, что у них всё хорошо без тебя.
— Я хочу верить, но не могу — сердце болит. Я должна увидеть своими глазами, что с ними всё в порядке, понимаешь?
Костя отступил от неё и, сев на матрас, вцепился себе в волосы.
— Я всё понимаю, всё! — он хотел выругаться, но лишь замычал. — Ты любишь швыряться ключами… И я тоже превратился в зверя, понимаешь? Я не могу работать и не могу смотреть на других девок. Мне нужна ты — ты это понимаешь? И пока у меня есть хоть сотая доля шанса, что ты можешь быть моей, я буду бороться. К чёрту жертвенность! Я ненавижу эту черту в русских бабах, поняла? Со мной ведь тоже не всё в порядке, или ты не понимаешь? Какого хрена я должен переживать за Богдана? Почему я должен отдать тебя ему, с какой такой стати?
