— Ты ведь любил меня, я знаю. Я видела, как ты страдал ещё ребенком.
— Тебе показалось, родная. Ты всегда считала себя неотразимым центром вселенной.
— Ох, да ладно тебе, малыш…
Из горла Корвина донеслось глухое рычание.
— Ты всегда так забавно бесился, когда я тебя так называла. Ведь будь ты тогда старше, я досталась бы в жены тебе. Я, а не моя бесполезная сестрица.
Кррылатые, да сколько их, этих дурацких прринцесс тут?!
— Какое счастье, что я в те времена оказался слишком юн. Иначе мне в жены досталась бы змея, — мёдом в мои уши влился язвительный ответ Корвина. Немного горчило в нем чувство недоговоренности. Да и связи с ней он не отрицал…
Я прищурилась, прикусив губу, пытаясь понять, что меня злит больше всего, и… упустила момент. Ручка двери провернулась, я дернулась. От испуга показалось, что я рассыпалась по полу коридора, но через миг я оказалась перед шагнувшим из двери и словно на каменную стену напоровшимся, замершим надо мной Корвином. Грудь его глубоко вздымалась.
Задрав подбородок и отразившись в янтаре его глаз, я ощутила как от солнечного сплетения в живот и ниже, в ноги, ушла ледяная волна. Поймала ртом воздух, янтарь напротив плавно превратился в черное золото…
А потом…
Уйти…
Я должна была уйти, прежде чем увижу.
Прежде чем…
Вдохну…
Но я не ушла. И он надо мной. А за спиной чудовищно красивый и нежный цветок, отвергнутый им. И где-то есть ещё один, из-за которого он… готов меня… отпустить.
Какая-то сумасшедшая сила затопила сначала мою грудь, затем поднялась выше, шумом прибоя в ушах разлилась в голове, на миг я словно стала вся целиком ежом, чувствуя, как поднимаются дыбом волоски и волосы, заостряется грудь, как сводит ноги, напрягается живот.
— Ненавиж-жу! — прошептала на выдохе, мечтая забыть, не быть больше той, что стоит на пути. Или я мечтала о другом?
— Р-разоррву, — прорычала практически в его губы, — сотру в поррошок…
Любую, кто встанет на моём пути.
Глаза напротив менялись, чёрное золото то таяло, утопая в отблесках янтаря, то снова заливало его, и от этого дышать становилось сложнее.
И я совсем забыла, что мне вовсе нельзя дышать им…
Да и поздно.
Я ведь давно дышу им…
С первой встречи там, на балу, где он пренебрег мной, с той второй, когда он обещал согреть мной свою постель…
С третьей, когда я даже не видела его, плотно закрыв глаза после первого транса, но кровь бежала по венам, заглушая здравый смысл, и лишь инстинкт самосохранения жертвы заставлял меня затаиться, не выдавать себя, не дышать… слишком глубоко.
Но я давно дышала им.
Во всех снах-трансах, которые я иногда пыталась выдать за фантазию, игру воспаленного меткой разума. Заставляла себя забыть…
Во всех моментах, когда я случайно касалась губами запястья, когда шаловливый ветер приносил его запах — я — дышала! заррх меня раздери! я дышала!
Мне пришлось в этом признаться себе в этот миг, спустя который горячее тело дракона прижало меня к холодной стене, а трепетной лишней дракошки и след простыл — я окинула ревнивым взглядом коридор — и заурчала от удовольствия! Соперница бежала, поджав хвост, и так будет с каждой.
А Он — мой, исключительно, сладко до дрожи — мой!
Руки Корвина сжимали меня, как единственный смысл жизни, я же кусала его плечи и шею, я текла как весенняя кошка, терлась о него, вжимаясь, словно пыталась вплавиться, перелиться в него всей своей силой, всей кровью. Я обвивала руками и ногами его каменно напряженное тело. Обманчиво неподвижное тело.
Я-то знала — он горит так же как я.
Я хотела оплести его собой — будь у меня змеиный хвост, обвилась бы, обняла в тридцать три кольца, выпила бы его, всю его страсть досуха! Вдохнула бы его целиком!
Холодная стена рисковала растрескаться от моего жара, я же горела, принимая пламя его тела, я слышала, как бьется его сердце, я знала, что он, как и я, не слышит и не видит сейчас ничего вокруг. Он весь сосредоточен на мне, во мне. Его мир сейчас — я, а он — мой мир.
Он — мой!
Под моими ногтями затрещала ткань его рубашки, они впились его тело, пачкаясь в драконьей крови. Зубами я прикусила строгую линию его подбородка прямо над мощно бьющейся жилкой, с упоением ощущая солоновато-сладкий вкус…
…и тогда он не выдержал, по телу его прокатилась волна передающейся мне в резонансе дрожи, а руки двинулись вверх и вниз вдоль позвоночника, считая шершавыми пальцами позвонки, спугивая толпы мурашек в каждом миллиметре и взрывая снопы искр в моих закрытых глазах — медленно, так сладко медленно.
Так не выноси-и-имо медленно, что хочется кусаться!
— О-о-р-р, Зарррх! — прорычал мой дракон, и не было для меня ярче ощущения, слаще меда, желаннее музыки. Это ненавистное имя стало высшим признанием в любви, этим жарким рычанием он дарил мне себя и забирал свой приз — меня.
Полностью. Навеки.
Он снова что-то рычал, судорожно сжимая меня, вжимаясь в меня. Держать в руках его тело, быть в его руках — самое прравильное и желанное, что было в моей жизни.
Прросто идеально!
Но…
Тут из моего идеального мира вырвали с корнем его смысл. Вокруг осталась космически холодная пустота. В уши толчками вливалась тишина. С каждым ударом сердца. С удаляющимися шагами.
Из меня словно кости вынули…
— Корвин?!
В память ворвались его последние слова:
"Я не имею пр-рава на это" и "пр-рости".
Задыхающиеся, срывающиеся, так идеально вибрировавшие в моём теле, словно признание в любви, они — оказались ядом.
— Ты должен её освободить!
Несмотря на ранний час, Правитель был собран и уже заседал в малом тронном зале, который по сути был рабочим кабинетом. Удобное кресло, замаскированное под позолоченный трон, резной рабочий стол, заставленный стопками бумаг, к нему примыкал большой круглый с большой клумбой незабудок посредине. Символ нашего рода, символ возможного возвращения. Символ жизни прошлым. Символ закостенелой драконьей глупости.
— Ты должен нас освободить, — повторил я, не опуская взгляда под давящей грозой в глазах отца.
— Хорошо, — неожиданно согласился Асандр Дальсаррх, снова уткнувшись в бумаги, я даже воздухом поперхнулся, готовый возражать и сбитый с толку.
Впрочем, я сразу заподозрил подвох и оказался прав. Нудным тоном он пробубнил себе под нос:
— Отлично. Соверги будут довольны такому вливанию.
Стоявший тенью за спиной отца Соверг, старший брат моего друга, сверкнул глазами. Да-а, этот будет доволен.
— Орс согласен, — прошелестел он, и меня захлестнуло такой яростью, что я еле удержал себя в руках.
— Ты не понял, — этой яростью я уплотнил голос, так что мог бы порезать им того, кто неосторожно подвернется под звуковую волну. — Освободить — это значит полностью вернуть свободу. Никаких вливаний, дарений, манипуляций с памятью и сознанием.
— Вернуть? Зачем ей свобода? Что она с ней делать будет? — отец снова посмотрел на меня. С насмешкой, подобной удару в зубы. — Как только она окажется "свободна", как ты выразился, за ней придет Мунтассар.
— Не придет! Он изгнан.
— Твой энтрибан снят, мой мальчик. Ульмаррис слишком расстроилась из-за брата, да и Салемир в последней беседе сетовал, что старшая жена переживает.
Я сжал кулаки, почти не чувствуя, как ногти прорезают ладони.
— Впрочем, к нашей девочке приближаться запретил, не бойся. Но как только… ты же понимаешь. И он всего лишь первый. Она привлекла слишком много внимания. У Мунтасарра, как и у тебя, мно-ого конкур-рентов.
Я заскрипел зубами. Да это правда. Помимо свободы, ей нужна будет охрана. Её придется прятать, прежде чем…
Но и так, как сейчас, я не могу. Это, что бы они там ни говорили, насилие. И мне порой кажется, что именно из-за него у нас такие проблемы.
Но мне это неинтересно, меня не волнуют попытки драконов обернуться или вернуться в свой мир, который может и сам уже погиб в какой-нибудь сваре. Драконы вовсе не были мирной безобидной расой, ни в том мире, ни в этом.
