Не сразу можно было понять, что здесь произошло. Тори-ай привел их к залитой кровью яме, в которой лежало тело мужчины, по одежде судя, охотника.
— Что это? Что тут стряслось? — в испуге спросил брат Унно, озираясь.
— Это дротик рухэй, — Лиани спрыгнул в яму, подобрал оружие. — Кто-то еще был здесь, раз лицо прикрыто…
Он приподнял лист папоротника, прикусил губу и на шаг отступил.
— Посмотри…
— Это его кровь, — не сказала — каркнула нежить, и они не сразу поняли. А тори-ай стоял поодаль, черный, скрестив на груди руки, и ждал.
— Если хоть что-то недостойный брат разумеет, не один этот охотник здесь обнаружится, — пробормотал монах, хватаясь за святые амулеты.
Еще одно тело, возможно, владельца дротика, они нашли в овраге поблизости. С таким же закоченелым ужасом на лице. И следы солдат, много следов… Постепенно понятней становилось, что здесь произошло.
Только потом Лиани озвучил то, о чем думали оба:
— На телах охотника и пришлого ран нет.
Когда стало ясно, что поисков не понадобится больше, монах велел тори-ай вернуться в пояс. Сперва думал, не совладает с ним: нежить не нападала, но стояла, глядя в упор, и сумерки, сгущаясь, почти на глазах снимали с нее покров человеческого. Брат Унно справился, попутно остановив готового ударить младшего спутника.
— Не мешай мне, — попросил тихо и хрипло.
Он справился.
Больше искать они не решились, хотя, может быть, цель их была где-то неподалеку. Но сумерки становились гуще и гуще; дальше в лес заходить поостереглись, вернулись на открытое место.
Чужое оружие молодой человек прихватил с собой.
— Крови-то сколько… но тело у него человечье, он мог и не выжить.
— Выжил, раз убил того бедолагу, — угрюмо сказал монах. — И второго тоже. Им чужая сила, чужая душа — как вода погибающему от жажды.
Лиани поднял оружие вверх, к слабому свету, внимательно разглядывал дротик; кровь на лезвии и древке уже высохла. На сердце было пусто, словно вечером на предзимней равнине — сухие былки травы да бескрайний волчий вой. То на сердце, а пальцы жили своей жизнью, поворачивали чужое оружие, тронули острие и кромку наконечника.
— Теперь нам его не достать, ранить его — уже чудо, и оно другому выпало… чему ты радуешься?
— Нам и не надо его больше искать! — брат Унно едва не приплясывал, словно внезапно с ума сошел. — Такой подарок, хвала Заступнице и всем небожителям, такой подарок! О, святые Небеса, сподобили догадаться!
— Не понимаю.
— Да глянь только, что у тебя в руках! И на наконечнике-то что!
— Это? — Лиани удивленно вскинул бровь. — Но я думал, рана должна быть нанесена освященной стрелой…
— Дай-ка сюда, — монах бесцеремонно забрал оружие. — И стрелу тоже дай. Да не эту, а из освященных, сам же сказал.
Нелепое зрелище, служитель святых сил с дротиком и стрелой в руках. Еще бы нож в зубы… Брат Унно повертел в пальцах стрелу: тонкая, она выглядела черной сейчас — не только древко, и железное жало. Провел наконечником по высохшей крови на дротике, раз, и другой. Лиани глазам своим не поверил: кровь посветлела, налилась алым, видимым и в полутьме, и каплей упала с дротика на стрелу. И не растеклась по освященному железу — впиталась в него.
— Вот и всё. И это с собой возьми, пригодится, вдруг повторить придется, — брат Унно с видимым отвращением бросил Лиани дротик.
Вытер руки о монашеский свой балахон, подумал — и еще о траву.
Они схоронили охотника по-настоящему, в той же яме, где он лежал. В овраге зарыли чужого солдата.
— Надо и пояс теперь уничтожить, — сказал Лиани. — Огонь возьмет его? Чтобы не оставить в горах злобного призрака? Что ты молчишь?
— Жалко, — признался брат Унно. — Оно и понятно, что ему самому теперь никуда, разве что полюбоваться, как сгинет враг, и то — ничего он в монастыре не увидит. Все равно жаль, столько с ним вместе довелось провести.
— А не надо было пытаться ручную зверушку из нежити сделать, — холодно ответил молодой человек. — Думаешь, он нам еще способен помочь на обратном пути?
— Мог бы. Но не станет, — вздохнул монах. — Та помощь последней каплей была, теперь если и выйдет наружу, лишь убивать, и нашими скромными силами не совладать с ним.
— Тогда и тянуть нечего, — Лиани взял — почти выхватил пояс из рук монаха, шагнул к костру, и остановился. Держал на весу не как вещь — а словно разбудить или потревожить боялся. Медленно, словно желая запомнить, провел пальцем по чеканке на пряжке, и положил на жаркие угли; чуть зашипел ремень, начал темнеть. Брат Унно дернулся было — выхватить вещь из огня, но только рукой махнул, и отошел, понурясь.
А Лиани долго смотрел в костер, пока не прогорел сам пояс. Пряжка осталась, лишь потемнела.
Лиани вдруг склонил голову и спрятал лицо в ладонях.
— Эй, что стряслось? — испугался монах.
Тот лишь плечом повел, словно весь ответ содержался в этом. Брат Унно подошел к костру, пошевелил угли палкой, подцепил и достал пряжку. Вздохнув, повертел в руке:
— Взял бы на память… но как-то неправильно это.
И зарыл пряжку под корнем, той же палкой выкопав ямку. Младший спутник, так и не сойдя с места, следил за ним, и вновь отвернулся.
Не меньше четверти часа прошло в молчании, а после Лиани сказал:
— Не знаю, получится ли задуманное. Но ведь кровь его добыть удалось. Теперь ты, я надеюсь, дойдешь, Небеса и Заступница тебя охранят. Я тоже попробую, если у меня еще осталась удача. Только бы все не зря….
— Тебя это тревожит?
Он не ответил.
Где-то над головой дятел выбил из ствола барабанную дробь, радостно и бездумно.
**
Наставница в мастерской любила поговорить о вещах выше человеческого понимания. И об Опорах она вспоминала не раз — особенно когда просили вышить их символ для домашнего алтаря. Редкими были такие заказы, и Нээле запомнила все, что тогда говорилось. Не думай, что мир стоит на их спинах, как на земле, говорила наставница. Они сразу всё — движение и неподвижность, потому-то и трудно уловить их облик, и вышить мы можем лишь символы или же очертания.
Нээле не понимала, но представляла, как линии перетекают друг в друга, точь-в-точь людские стремления и поступки, и их последствия. Думать об этом было притягательно, и почти невозможно. Да и наставница, похоже, не могла представить того, о чем столь любила поболтать…
Уже потом, в доме господина Таэна, девушка пыталась повторить эти контуры, но выходило грубо, словно не золотую нить укладывала на шелк, а рисовала обугленной палкой по валуну. Не дано. Ее — это цветы и стрекозы, птицы, пожалуй, но слабое мастерство для того, чтобы воплотить одну из Опор, хотя бы лишь силуэтом.
Тот кусок шелка она не решилась ни отдать, ни иначе избавиться от него. Вышивку распустила, благо, золотых ниток и отрезов ткани хватало в доме, никто и не понял. Так и остался лежать ни к чему не пригодный белый лоскут в коробке с вышивальными принадлежностями. Теперь его выбросили наверняка, кто же будет хранить…
Давно уже не думал о Нээле, как о лесном духе, а теперь увидел ее среди крапивы и папоротника — безмолвную, бледную, с волосами, полными паутины — снова засомневался, все ли знает, все ли понял о ней? Холодок шевельнулся под сердцем, маленький зверек с иглами. Откуда взялась? Долог путь от Эн-Хо, не для девушки, не знающей леса. А она все смотрела молча, и глаза были словно сажей обведены, и паутина на волосах казалась пеплом.
Но вот брат Унно сказал:
— Эге! Вот так сон наяву, — и шагнул к девушке, и она побежала навстречу, протягивая руки, смеясь и плача.
— Но как, почему?
— Не могла просто сидеть и ждать. Слишком много просто ждала…
— Но монастырь далеко. Как ты сюда дошла? — Лиани не отпускал ее ладонь.
— Я не знаю, — и предположила только: — Может, лесная хозяйка?
Монах непонятно хмыкнул, оглядываясь. А Нээле… что-то в ней было странное. Он совсем плохо знал эту девушку, не до общения было, пока решали в Эн-Хо, что делать, но поручился бы — она что-то скрывает: отводит в сторону взгляд, и напряжена, словно ждет чего-то совсем не желанного. И очень боится. Будто угадав его мысли, Нээле перебила вопросы одним движением пальцев, будто и впрямь умела повелевать.
