— Страдание ради страдания — извращение, что бы ни вещали озверевшие от изнурения плоти дураки. Брат Орест страдает не зря, хотя на этот раз зашло дальше обычного. Истина или не считает нужным скрываться, или же... Мы еще поговорим о мертвых, если останемся живы. Сейчас важно то, что брата Ореста пытались пометить, вернее, пометили. Если б он после суда отправился не в Адрианклостер, а, допустим, в какой-нибудь трактир на встречу с темноволосым молодым человеком, это не прошло бы незамеченным.
— Это колдовство?
— Колдовство всего лишь знание, которое доступно не всем. У каждого ордена свои тайны. Истина славится тем, что вызнает чужие. Мыши пролезут везде, но на каждую мышь, как ты заметил, найдется кошка.
— Гудрун чует «истинников»?
— Не только «истинников» и не только Гудрун. Кошки, лошади, даже крысы и мыши, настоящие крысы и мыши, — всем им что-то да ведомо... Сейчас важно то, что Истина вступила в союз с регентом и ищет, хоть и вслепую.
Вежливость требовала восхититься прозорливостью Славы, спросить про зверье и опять восхититься, но Луциан вел разговор по-своему. Он не ждал ни вопросов, ни благодарностей. В бою их тоже не ждут.
— Сильная сторона брата Ореста в том, что он тот, кем кажется. Орденский легат, посланный в Дриксен после смерти магнуса Леонида. Он не делает ничего, несообразного его положению. Слава всегда тяготела к воинам. Брат Орест не мог пройти мимо спора двух адмиралов. Если бы «мыши» делали лишь то, что должны, мы бы их упустили, но они пытаются идти по многим следам.
Самое важное и самое неприятное, что Гудрун беспокоится, когда брат Орест приходит из дворца и от кардинала. То, чем занимается Истина, требует не только определенных средств, но и времени. Следовательно, то, что происходит, делается с дозволения регента и его высокопреосвященства.
— Я слышал о вражде орденов, — не стал и дальше молчать Руппи. Он в самом деле кое-что слышал и... пропускал мимо ушей, потому что где Агарис, а где — Хексберг. — Кесарь был равно вежлив со всеми, хотя по-семейному тяготел к Чистоте.
— «Агнец» сам не понял, как стал серым и принялся грызть чужой сыр. Регент тоже не поймет. Я показал тебе, как Гудрун выпускает когти, потому что скоро ты примешься искать врагов в собственном супе. Недоверие может спасти многое и многое же может загубить. Ты достаточно силен в политике, чтобы понять, какой союз возможен. Фридрих выбрал Истину и Чистоту, значит, Слава скажет Фридриху «нет».
— Ваше преосвященство...
— Что, сын мой?
— Ничего. — Луциан такой же Луциан, как он сам Ротгер! Магнус Аристид, ушедший из Агариса, не зная, что ждет оставшихся, вот он кто. Отсюда и странные разговоры, и золото, и власть над Адрианклостер! — Я мало думал о Церкви, но я понял... что мне было нужно. Теперь я могу спросить брата Ореста о том, как начался суд?
— Гораздо любопытнее то, что случилось до его начала. Брат Орест...
— Со мной говорила ее высочество. Я могу пересказать нашу беседу подробно, но вряд ли в этом есть смысл. Принцесса затвердила имена всех погибших под Хексберг кораблей, их капитанов и судовых священников... Она просила Славу не оставлять их даже в Рассвете, пылко просила, а потом предложила мне в память о погибших навестить Кальдмеера и убедить его признать свою вину и молить о снисхождении.
— Принцесса вряд ли лжет. — Агарисец, как бы его ни звали на самом деле, играл в те же игры, что и бабушка Элиза. Долго играл. — Если Кальдмеер признает свою вину, его помилуют. Казнь, именно казнь, регенту сейчас невыгодна. Если обвиняемый будет упорствовать, Фридрих не сможет без нее обойтись, но такой исход усилит его противников, тогда как раскаяние...
— Олаф... не предаст себя! Даже не себя, тех, кто остался на «Ноордкроне»... Ваше преосвященство, может быть, вы не знаете... Лосиха, то есть Гудрун, принцесса Гудрун, просила не оставлять погибших в Рассвете... Мы... Моряки верят, что в Рассвет входят, только не имея долгов. Мы с Олафом должны отправить Бермессера на виселицу, чтобы Адольф... фок Шнееталь, Зепп... все, кто погиб, смогли упокоиться... Только тогда!
— Спокойно, лейтенант! Я знаю это поверье. В любом случае, адмирал цур зее уже отказался.
— Брат Орест говорил с Олафом?! Наедине?
— Так казалось, — монах с усмешкой поднял исцарапанную руку, — но я не склонен доверять тому, что кажется. Я передал совет принцессы и выслушал отказ.
Олаф не предаст ни живых, ни мертвых, это его предают, пусть и не все, но Ледяной об этом не знает. Сейчас он один против лжесвидетелей, судей, старых ран, жары... Какое душное в этом году лето!
— Сколько дней продлится... это... — судом затеянный Фридрихом балаган не назовешь! — представление?
— Все зависит от нетерпения регента. И от подсудимого. Если он не станет тянуть время, могут уложиться в неделю.
— Мне хватит.
5
От того, что они без малого три часа проговорили с Ламбросом и охрипли, угроза меньше не стала. В конце концов Капрас сдался и достал вино. Можно быть лучшим из маршалов, а можно худшим, можно стать трезвенником, можно спиться, толку-то! Решает все равно не он. И не Хаммаил. Не Дивин, не Дьегаррон с Лисенком и даже не мориски... Политические выверты, интриги, сборища, переговоры и налеты перерастали в войну словно сами по себе, остановить ее не мог никто, и меньше всех — угодивший меж четырех огней необстрелянный корпус.
— Даже если Лисенок не знал о наших действиях, теперь он узнает. — Капрас с отвращением уставился на стену, на которой не оказалось ни единого таракана. — И бросится с жалобой в Тронко. Если уже не бросился...
— Оба казара толкают своих сторонников к войне, а раз так, скоро начнется. Все, что мы можем, это готовиться...
Пять минут назад все было наоборот: подчиненный говорил о Дьегарроне, начальник — о неизбежности. Они изжевали проклятый узел до тошноты, но не развязали. То, что солдаты недурно показали себя в настоящем деле, изрядно попортив шкуры «барсам», грело душу. То, что корпус прикован к Кагете, заставляло ненавидеть всех и судьбу.
— Не сунься эти бацуты к Лисенку, — в шестнадцатый раз начал Капрас, не договорил и выпил.
— Мой маршал, прошу простить за повторенье... Если вы назовете казаронов ублюдками или собачьим дерьмом, они стерпят. От вас — стерпят, но «бацута»...
— Ну так объясните в конце концов, что это за дрянь такая!
— Откуда мне знать, я из Неванты, а не из Хисранды. Мы и произносим-то неправильно. Надо что-то вроде «бватс’ута».
— Брр! — невольно скривился маршал. — Как пилой по камню, мне такое и не выговорить... А, кошки с ними всеми! Подслушивают — им же хуже, а на плацу я вежлив, как гвардеец в борделе. Ламброс, вы столько лет в Кагете, как вам удалось не жениться?
