—Дедушка! — расцвел Зелг, который всегда радовался дедуле — даже не имея при этом никаких корыстных интересов, а сейчас, признаться, к радости примешивался существенный довесок в виде надежды на избавление от бухгалтерского учета.
— Милорд, — почтительно сказал голем. На сей раз в его сдержанных интонациях сквозил легкий оттенок подозрения. Он подозревал и Зелга в том, что тот воспользуется прибытием дедушки, чтобы избежать священных обязанностей хозяина дома, и Узандафа — в том, что тот снова во что-то ввязался. Только мумия, как всегда, пребывала в отличном расположении духа.
—Как вам моя новая мантия? — спросил дедушка. — Правда, шикарный цвет? — и он прошелестел к креслу перед зеркалом, в котором его отражение как раз задумчиво теребило полу мантии, ковыряя пальцем позумент. Трудно сказать, что его смущало — черепа ли, тазобедренные ли суставы, вышитые серебряными нитями, или людоедский оскал пушистых пчелок.
— Не дури, — строго сказал Узандаф зеркальному двойнику. — Мировецкая штукенция. И позумент что надо. Самое оно для праздника. Кстати, — обернулся он к внуку.
Зелг напрягся. Когда дедушка произносил волшебное слово «кстати», это всегда было не к добру и некстати. Думгар тоже словно бы взволнованно пошевелил бровями, но, как мы уже не раз упоминали, в случае с каменным домоправителем никогда нельзя было уверенно судить о его подлинных эмоциях.
— Кстати, — звонко сказала мумия, — как ты собираешься праздновать мой юбилей?
— Совершенно не вижу, что бы тут мог праздновать почтительный и любящий внук, — загудел Думгар прежде, чем Зелг успел спросить, о каком юбилее речь.
— Хорошенькое дело, — возмутился Узандаф, — дедушку грохнули за здорово живешь ровно тысячу лет тому — такая симпатичная круглая дата — и никакого тебе праздника. — И он поднялся с кресла, всем видом демонстрируя глубокое разочарование и не менее глубокую обиду. — То есть вообще никаких приготовлений к торжествам. Никто не суетится на кухне, никто не секретничает на предмет оригинального сюрприза юбиляру. Ни один хор не шастает по задворкам, в тайне разучивая какую-нибудь возвышенную оду. А вы чем заняты? Шнурками? Твой дворецкий — зануда и деспот, заруби себе это на носу. И восставай, пока еще не поздно. Он и меня пытался заставить подписывать какие-то счета, но я бунтовал и не давался. Знаешь, почему? Вон Пупсидий тоже вел учет каждой пуговке, каждому крючочку-шнурочку — и чем кончилось? Империя не простояла каких-то несчастных двух тысяч лет — рухнула. Поэтому говорю со всей ответственностью — сопротивляйся! Вот помню, каким я был, когда был молодым, — вздохнул Узандаф.
— Я тоже помню, каким вы были, когда были молодым, — сказал Думгар.
Узандаф взглянул на него с кроткой, но твердой укоризной. Прекрасная память? Отлично! Объективность? Прекрасно! Честность? Лучшего и пожелать нельзя! Но стоит ли использовать эти замечательные качества все вместе и сразу? Не расточительно ли это? И не тяжело ли для окружающих? Вот о чем следует задуматься в первую очередь.
Чем старше становятся люди, тем лучше они были,
когда были моложе
Джим Боутон
И Узандаф скрылся за дверями, оставив у Зелга стойкое впечатление, что его посетила диковинная рыба, которая ушла в пучину вод, взмахнув на прощание изумительным лиловым хвостом с узором из плотоядных пчелок.
— Как быть? — спросил молодой некромант, проводив родную кровь тоскливым взглядом.
— Со шнурками? — спросил голем. — Учитывать, учитывать и еще раз учитывать. Как вы понимаете, милорд, эта милая эскапада — не больше, чем фантазия. Ни его светлости, ни любому другому из ваших предков не удалось отбиться, я имею в виду — избежать почетного и неотъемлемого права вникать во все хозяйственные дела вашей вотчины. Так что и блистательный Узандаф тоже занимался бухгалтерскими отчетами, хотя о бунте мечтал. Как же без этого. Все мечтали.
— Наивные, — брякнул Зелг. — Я не об этом.
— Как быть с торжествами по поводу безвременной кончины милорда да Кассара-старшего? У меня есть продуктивная идея. И его порадует, и с финансовой точки зрения получается весьма гуманно. И, к слову, замковый хор уже давно разучил песнь возвышенного содержания в шестнадцати строфах с припевом.
— С удовольствием выслушаю вас. Но прежде я хотел спросить.
— Да, милорд.
— Только не обижайся.
— Приложу все старания, милорд.
— Думгар, ты — чудовище?
Все мы чудовища — то бишь люди и монстры одновременно
Томас Браун
Голем на минуту задумался. Когда б его каменное чело не было столь неподвижно, его бы прорезали глубокие морщины.
— Вне всякого сомнения, милорд, — ответил он, наконец.
— Надеюсь, я не задел твои чувства этим бестактным вопросом.
— Нисколько, милорд. Вопрос по существу дела, и обидным не является.
— Тогда ответь еще на один.
— К услугам вашей светлости.
— Кто большее чудовище — ты или князь Гампакорта?
На этот раз голем думал намного меньше.
— Полагаю, все-таки я, милорд.
— Я так и предполагал. Думгар, мне нужен совет опытного и бывалого чудовища.
— Рад быть полезным вашей светлости. Но, позвольте спросить: почему вы не внесли в список его честь Бедерхема или его светлость Намору, или даже ваших прекрасных родственниц? Да и Мадарьяга тоже подходит.
— Нет, что ты, — усмехнулся Зелг. — Бедерхем или Намора — демоны, и никем другим отродясь не бывали. Мадарьяга — вампир уже слишком давно, вряд ли он помнит, как был человеком. Кстати, я даже не знаю, человеком ли. Не важно. Они цельные, монолит. А мне нужно поговорить с кем-то, кто знает, каково это быть одним и другим одновременно, каково носить в себе иное существо, делить с ним душу, разум, чувства. Возможно, не разделять иные взгляды и мнения. Возможно, даже во многом иметь противоречия. И не иметь возможности разорвать эту связь. И бояться, что однажды тот, другой, захватит власть в тебе самом. Ты понимаешь меня, Думгар?
— Да, — ответил славный голем. — Отлично понимаю, милорд. Вы уверены, что не хотите спросить совета у князя Гампакорты? Он должен неплохо разбираться в делах подобного толка.
— Придется — спрошу. Но вначале хотел бы посоветоваться с тобой. При всем уважении и той глубокой симпатии, которую я питаю к князю, он мне чужой, а ты — мой родственник. В смысле — родной. В смысле… ты понимаешь.
Голем поклонился.
— Спасибо, — сказал он негромко. — Спасибо, мой мальчик.
Зелг решительно придвинул к себе кипу бумаг и подписал одна за другой. Покончив с делами, он пересел поближе к окну и пригласил Думгара занять диванчик напротив.
